Энн Виккерс

Пища в тюрьме была одинаково скверной как по своему качеству, так и по однообразию. Заключенных неделями кормили кукурузной кашей, овощным рагу, жесткой солониной, разваренным мясом, картофелем, тушеными бобами, хлебом с патокой, липовым чаем, сосисками из несвежих мясных обрезков и компотом из чернослива. Фруктов, свежих овощей, даже цельного молока никто никогда не видел. В каше нередко попадались черви, в хлебе были жучки, компот варили из гнилых фруктов. Все было тухлое. Все было отвратительно на вкус. И заключенных с фатальной безмятежностью морили голодом — до тех пор, пока порожденная другими причинами ненависть к тюрьме, которая укрепляла в них решимость расквитаться с государством новыми преступлениями, не усиливалась еще больше нечеловеческим ожесточением от хронического недоедания и хронического несварения желудка.

Намеками, просьбами, наконец, угрозами уехать и открыть глаза миру Энн заставила миссис Битлик (любопытно, что расходы на питание при этом не увеличились) добавить к рациону свежую зелень, кукурузу, горох в стручках, два раза в месяц давать арестанткам по апельсину, раз в месяц — какао, а иногда лимонный сок и яблоки или компот из абрикосов. Молоко, попадавшее на кухню, вдруг на удивление всем стало жирнее.

(Если послушать миссис Битлик, можно было подумать, что меню стало теперь ничуть не хуже, чем в парижском ресторане «Фуайо».)

Затем Энн взялась за вентиляцию и уборку.

Хуже всего обстояло дело с рабочей силой. Тюрьмы — за редкими исключениями — делятся на две разновидности. В одних арестанты гниют заживо от тупого безделья, а в других, иногда ради доходов посторонних подрядчиков, их заставляют работать до полного изнеможения. В тюрьмах второй разновидности грязно от того, что у заключенных не хватает сил на уборку; в тюрьмах первой разновидности — от того, что они впали в апатию.

Энн пришлось буквально драться за нескольких женщин, которых одолжили у добрых подрядчиков, чтобы они вычистили вентиляторы, забитые копотью и пылью. Ей снова пришлось, стиснув зубы, прибегнуть к системе улещиваний, намеков и угроз, чтобы получить достаточное количество горячей воды, мыла, щеток, вёдер, достаточное количество клопомора и крысоловок. Получить на два доллара мыла было почти так же трудно, как провести Дарданелльскую операцию.[134] За вторую порцию мыла Энн, разумеется, заплатила свои собственные два доллара.

После этого она занялась планами устройства больницы для арестанток.

Впоследствии Энн узнала, что нет более излюбленной отговорки для оправдания скверных условий в тюрьме любого штата или округа, чем замечания вроде: «Да чего ради возиться по мелочам, когда у нас скоро будет прекрасное новое здание». Но в Копперхеде эта отговорка поставила ее в тупик. Каким образом внушить персоналу мысль, что даже в течение трех или четырех лет следует лечить больных женщин, как если б это были больные коровы?

Впрочем, ее предположение, что в Копперхед-Гэпе никогда не построят отдельный корпус для женщин, не оправдалось. После 1925 года, когда Энн уехала из Копперхеда, там возвели новое отдельное здание для женщин, со светлыми, просторными камерами, с хорошо оборудованным помещением для больных, с превосходными душевыми. Контракты с рубашечными подрядчиками были расторгнуты, и женщин перевели на работу в большом огороде и в учебных швейных мастерских. Эта новая тюрьма была построена несколько лет назад. Однако ныне, в 1932 году, со дня ее открытия прошло уже так много времени, что она снова чрезмерно переполнена и в камерах, рассчитанных на одного человека, сидят по две арестантки; половина душевых засорилась, остальные заросли скользкой грязью; красивый кафельный пол в столовой (выложенный зятем начальника тюрьмы Сленка) покрылся трещинами, в которых гнездятся тараканы; в сверкающем больничном помещении нет микроскопа, не хватает постельного белья, а зимой еще и тепла, ибо паровое отопление (установленное двоюродным братом бывшего губернатора Голайтли) попросту не работает… Старшей надзирательницей все еще состоит миссис Битлик. Поскольку ни у кого из ее подчиненных почти не остается времени для преподавания, зимой, когда нельзя занять арестанток работой на огороде, большая их часть сидит сложа руки, и миссис Уиндлскейт начинает высказываться в том духе, что было бы гораздо лучше, если бы «так называемые реформаторы» не вмешивались не в свое дело и не отменили хорошую, здоровую, укрепляющую характер работу в рубашечной мастерской.

Начинаниям Энн больше всего мешала уверенность капитана Уолдо, миссис Битлик и других надзирательниц (уверенность, по ее мнению, совершенно искренняя), что условия жизни в тюрьме вовсе не так уж плохи. (Доктор Сленк видел и думал нечто совершенно иное, но это не имело значения, ибо он был политиком.)

— Мне кажется, здесь следовало бы произвести небольшую уборку, — тактично заметила Энн, обращаясь к миссис Битлик.

— Уборку? С какой стати? Здесь и так чисто! — удивилась та.

— Ничего подобного!

— Да что вы!.. Честное слово, не понимаю, откуда вы набираетесь таких глупостей.