Энн Виккерс

На мисс Эмили Аллен Окет было больше браслетов, чем на Юле Тауэре из Пойнт-Ройяла, и она не скупилась на щедрые улыбки, полные сверкающих зубов. Ей было тридцать пять лет при свечах и сорок пять на солнце. Она ворковала, но во всем находила недостатки. Она намекнула, что комната, отведенная ей в Фэннинге, прямо-таки ужасна, а еда еще того хуже. Она посоветовала им нанять «домовитую негритянку», которая бы для них готовила — это для них-то, когда они зачастую не могли позволить себе куска пирога!

— Ваш простой, здоровый Средний Запад так освежает после Нью-Йорка, Лондона и Парижа, — изливалась она мисс Богардес, которая родилась в штате Мэн.

Мисс Богардес не возражала бы, если бы мисс Окет выжала слезу из слушателей, когда будет выступать на митинге в зале Стрелкового общества в Северном районе и перед Литературным Женским Обществом «Старый Вяз». Но мисс Окет была слишком утонченна, чтобы заниматься выжиманием слез, и недостаточно утонченна, чтобы заниматься чем-либо другим. Она произнесла несколько сухих фраз об ущемлении прав женщин. Однако новых ущемлений она не выдумала, а весь Клейтберн, включая даже мисс Богардес, уже несколько объелся официальными ущемлениями. Зато она с упоением, показывая все зубы, распространялась о своих знакомствах с великими мира сего: о том, как она пересекла океан с генералом Вудом[67] и как остроумно пошутила, когда они входили в порт, и о том, какие соображения по вопросу о благородстве материнства высказал ей конфиденциально Элберт Хаббард.

А вечером, обессиленная собственным словоизвержением, она довольно резко выразила недовольство горячим ужином, состоявшим из какао и подогретого бисквита с медом, которые постоянно голодная Энн оторвала от себя.

— Честное слово, мисс Богардес, не хочу брюзжать, но эта Окет порядочная чума, — жаловалась Энн в тот же вечер, в то время как мисс Богардес пыталась закончить к сроку статью для «Суфражистского знамени Огайо», которую должна была отослать еще три дня назад.

— Знаю, цыпленочек. Раньше я думала, что всякая женщина, которая верит в суфражистское движение, уже святая, но боюсь, что мы становимся отступницами так же легко, как мужчины. Что же нам с ней делать?

— Вы ведь знаете, что мы вчетвером должны поехать в Тэффорд и агитировать там, а это самый крепкий орешек в штате. Что, если вы пошлете эту Окет с нами?

— Так я и сделаю. А теперь беги спать, детка, и постарайся… Или нет. Сейчас еще нет двенадцати, Энн. Я знаю, что ты устала, но эта дрянь Бэндолф сегодня нас подвела и не кончила свою стопку конвертов. Уж эти мне добровольные работнички! Может быть, ты их закончишь, дорогая? А мисс Окет… я ей скажу, что ей очень понравится в Тэффорде.

Тэффорд был небольшой индустриальный городок с давними традициями. На его фабриках изготовлялись часы, ружья и пишущие машинки, и там требовались хорошо оплачиваемые осмотрительные квалифицированные рабочие, а не новоприбывшие пролетарии — поляки, венгры, итальянцы. Поэтому в отличие от большинства промышленных городов в нем социализмом и не пахло. Подобно Хартфорду[68] (штат Коннектикут) или любому американскому городу, носящему название Спрингфилд, он был консервативен до такой степени, что напоминал английский кафедральный город, только без кафедрального собора. В Тэффорде презирали суфражистское движение, в особенности мэр, мистер Сноуфилд, чья жена, дама с орлиным носом, расшитая черным стеклярусом с ног до головы, была вице-президентом антисуфражистской ассоциации Огайо. Но был в Тэффорде один стойкий воин, некая вдова миссис Мэндерс, духовная сестра Секиры, неустанно боровшаяся за избирательное право, неустанно требовавшая ораторов у Клейтбернского штаба, и заткнуть ей рот было нельзя, потому что ее отец был методистским епископом Огайо и руководителем участка «Подземной железной дороги» перед войной за освобождение негров.

Вот в такой-то Тэффорд, на съедение почтенному мистеру Сноуфилду и миссис Мэндерс, Секира и послала Эмили Аллен Окет, из сострадания приставив к ней в качестве охраны Энн, Пэт, Элеонору и Мэгги О Мара. Миссис Мэндерс сняла здание Большой Оперы и обклеила I эффорд объявлениями, гласившими, что в лице мисс Эмили Аллен Окет граждане услышат «одну из величайших мыслительниц и писательниц мира». Миссис Мэндерс встретила их на вокзале в 5.18 и зорко оглядела всех пятерых, пытаясь угадать, кто же из них величайшая мыслительница и писательница. Она недовольно фыркнула, когда на платформу выпорхнула Эмили с руками и зубами наготове и заворковала:

— Я — мисс Окет, а это мои адъютанты, такие ми-' лые девушки, такое наслаждение попасть в ваш кипучий городок Среднего Запада, такой здоровый и простой после Парижа, и Лондона, и Нью-Йорка.

— Уж не знаю, велико ли наслаждение, — перебила миссис Мэндерс. — Я пробовала телеграфировать вам в поезд. Владелец Большой Оперы взял назад свое согласие. Наверно, наши противники до него добрались. Запугали его. Пробовала снять другой зал. Не вышло. Они нас зажали со всех сторон.