Енот и Пума

— Теперь, — говорил белый индеец, снимая мокрую тряпку у нее с головы, – поправим тебе спинку. Ложись, деточка, на бочок. Только медленно.

Пума повернулась, и все поплыло. Земля поехала, встала боком, и она вцепилась в эту землю, чтобы не скатиться. Совиные Перья присыпал рану на спине каким-то порошком прямо через дыру в рубашке.

— Больно не будет, сейчас станет легче, — легче ей не стало, рана была глубокая.

— Пум-Пум, выпей-ка, — он протянул ей кружку. Пума глотнула. Дурнота исчезла.

— Откуда ты меня знаешь? Я тебя раньше никогда не видела, — сказала она.

— Видела, но не помнишь, — индеец сел рядом с Пумой, и она его могла теперь разглядеть лучше. Узкие карие глаза, темное лицо, белые брови, седые волосы, куртка из лосиной кожи и белые штаны. Странный, совсем незнакомый человек.

— Как тебя зовут? — Пума приподнялась на локте.

— Недавно дети дразнили меня Звенящей Сосулькой. Но все местные обычно называют меня Мертвой Совой. Считается, что я тут вроде духа или мелкого божества. На самом деле это не совсем так. И настоящее мое имя Улаф.

— Сова, но ты живой. Почему тебя так назвали?

— Понимаешь, Пума… Появляюсь я очень редко, и иногда потом находят меня… вернее, мои бренные останки. Так уж получается. Добрые люди их пытаются похоронить.

Сжечь по всем правилам либо закопать. Зависит от обычаев. Но, как правило, не успевают. Хотя, это ни на что не влияет, я предпочитаю кремацию.

«Разум Совы не вернулся с охоты, — подумала Пума, — он слишком стар. Жалко.

Такой добрый и лечит хорошо».

— Деточка, я полагаю, что ты думаешь…

Пума посмотрела в глаза старика, и глаза эти были абсолютно ясны. У него было некрасивое и очень хорошее лицо. Старик сумасшедшим не был.

— Ты знаешь, киса, что было с тобой прошлой ночью?

Залезаешь, значит, в незнакомое дупло. И потом раз-раз, отряд королевских пехотинцев становится пылью дорожной и безвестно исчезает в сосновом бору. Тебе, деточка, очень тяжело все это вспоминать, извини, — он погладил ее по голове.

Ничего, ничего, кугуарчик, все будет хорошо. Видишь, какой Черный Дрозд молодец. Сделал все-таки полезный амулет. Хорошо, что ты медвежий браслет не сняла, а то я и не догадался бы.

— Какой медвежий бр-раслет? На моем бр-раслете нет никаких медведей…

— На медвежьем браслете и не бывает никогда никаких медведей. Все очень просто.

Когда обладатель хорошего амулета (у тебя на шее такой) в трудную минуту или в припадке ярости превращается… Превращаешься, значит, ты, деточка, в медведя.

Медведя гризли, черного, как сажа. Большого-пребольшого. В полтора человеческих роста. И в таком случае, до того как ты не превратишься обратно в человека, узнать, что ты не медведь, можно только по медвежьему браслету. Он всегда остается виден на плече.

Даже не браслет, а просто полоска такая узорная. На медведе это смотрится как кусочек цветного шерстяного ковра. Очень красиво.

Пум-Пум слабо улыбнулась — ей было приятно, что она была медведем с ковровой полоской на лапе.

— Итак, я отор-р-рвала голову дону Оливейре, потом потер-ряла сознание.

— Возможно, ты и потеряла сознание. Но гоняла испанцев еще часа два. Один герой хотел даже выстрелить в тебя из мушкета. Пришлось его толкнуть.

— Он убежал? — спросила Пума.

— Понимаешь, ты шла по ручью, а он стоял во-о-н на том берегу, прямо на краю обрыва. Видишь кусок желтой тряпки в красную полоску на дереве под скалой? Это остатки его штанов.

— Спасибо тебе, Сова.

— Не составило никакого труда, — скромно сказал старик.

— Они, эти индейцы, — Пума подбирала слова. — Я была из их племени? У них были такие же хвосты, как у меня…

— Из индейцев племени Пумы ты осталась одна. У них у всех были хвосты. Эти индейцы считали, что произошли от Большой Пумы. Она была их тотемом.

— Но, ведь, я из Бобр-р-ров, вер-рно?

— Конечно, ты из Бобров. Ты в племени, и никого поэтому не волнует, есть у тебя хвост или нет.

— А Мама и Папа?

— Сейчас я тебе все растолкую, только начну с такого момента, который покажется тебе к делу не относящимся. Как я уже говорил, ты однажды залезла в незнакомое дупло.

Теперь мне придется это дупло временно уничтожить, чтобы оно нас больше не смущало, но это будет потом.

— Да. Я спр-ряталась в дупле от дождя и вылезла чуть не на самой вер-рхушке дер-р-рева.

— Ты, деточка, заметила, наверное, что ель очень старая. И, что в дупле растут грибы.

— Точно, — вспомнила Пум-Пум, — там были гр-р-рибы. Поганки.

— Вот-вот. Вокруг грибов этих есть что-то невидимое. Это либо их корни, либо глотка, либо желудок. Все дупло ели — одно большое брюхо этих грибов. Всякий попавший в дупло исчезает. Все индейцы знают старую легенду про ель с дуплом, в которое можно влезть, но нельзя вернуться. Только ты об этом ничего не знала.

— Но ведь я-то вер-р-рнулась?

— Все дело в том, куда ты вернулась. Вернее, когда. Так вот. Я не договорил. Грибы питаются временем. Они съедают время того, кто оказался в дупле рядом с ними.

— Значит, человек стар-реет? Что-то я по себе не заметила. Я в медведя пр-ревр-р-ратилась, но не в стар-р-руху же.