Энрико Карузо

Карузо говорил о них с энтузиазмом: “Какие артисты! Рубини филировал каждый звук; Марио работал над партией до тех пор, пока не овладевал ею полностью, без изъяна; Станьо был во многих ролях непревзойденным; Николай Иванов - живой орган; Хулиан Гайяре - бог “Лукреции Борджиа”; Николини был истинным маэстро, сама Аделина Патти хотела быть его партнершей; Джироламо Крешентини - совершенный баритон, Малибран называла его “великим”, и, наконец, Лаблаш - великий актер и певец-итальянец с французским именем. Какие артисты! Какую неоценимую помощь получил я от них!”

Отзыв Карузо об этих артистах был полон искреннего восхищения и признательности. Карузо любил говорить о своих близких друзьях Мазини и Бончи.

“Какой средний регистр! Какая гибкость, какой тонкий певец!” - говорил он о Мазини. Не раз Карузо восхищался и Бончи: “Какой стиль! Он ласкает ноты. Это истинный знаток музыки!”

Слава не вскружила голову Карузо даже тогда, когда он достиг зенита и обрел идолопоклонников: он остался скромным, хотя и не лишенным экстравагантности - таков уж был склад его натуры. Карузо никогда не забывал о своем долге добиваться технического и артистического совершенства. Он свято чтил дружбу, как истинный неаполитанец, никогда не важничал, не кичился своим богатством. Это был скромный, отзывчивый, мечтательный человек с большим сердцем.

Однажды Карузо был в известном ресторане Санта Лючии - “Ренцо и Лючия”. Здесь произошел забавный случай, свидетелями которого были мой дядя Маркетти и маэстро Пунцо.

Карузо, как всегда, притащил за собой в ресторан десяток друзей. Стояла жара. Карузо снял пиджак и повесил его на спинку стула, посоветовав сделать то же самое и остальным. Все с удовольствием последовали его примеру и остались в одних рубашках. Однако эта “фамильярность” не пришлась по вкусу хозяину ресторана, ожидавшему скорого появления на этой террасе местной аристократии. Он подошел к Карузо и намекнул ему, что артист может быть одет, “как ему угодно”, но, но крайней мере, пусть хоть другие наденут пиджаки. Карузо устремил на него долгий взгляд и спросил с чувством сострадания:

- Ты уже запустил в воду макароны?

- Это будет сделано сию секунду,- ответил хозяин, оробевший от устремленных на него взглядов.

- Нет, дорогой, не делай этого. У нас слишком деликатные желудки. - Карузо встал и сделал знак следовать за собой всей компании в соседний ресторан “Мирамаре”. Там он сразу же обратился к хозяину, услужливо вышедшему навстречу:

- У вас можно снять пиджаки?

- Снять пиджаки? Комендаторе! Что я слышу? Снимайте хоть панталоны, переверните все вверх дном! Здесь все в вашем распоряжении!

Карузо прежде всего громко запел песню под аккомпанемент двух гитар, чтобы насолить хозяину ресторана “Ренцо и Лючия”. За первой песней последовала вторая, третья… Как по волшебству, ресторан мгновенно заполнился народом. Голос Карузо! Он звенел в прозрачном воздухе Неаполя и в каждом сердце неаполитанца.

Карузо был добр, скромен, щедр и благороден по отношению к простым людям, однако не терпел неуважения со стороны “именитых” персон. Он никогда не терял своей непринужденности и чувства юмора - качеств, присущих неаполитанцам, - даже в обществе королей. Однажды вечером президент Соединенных Штатов, пригласивший Карузо на прием, услышал от него довольно крутую фразу:

- Ваше превосходительство, известно ли вам, что вы так же знамениты, как и я?

Не лучшая участь ждала и испанского короля Альфонса XII, который как-то пригласил Карузо на ужин. Карузо вошел в сопровождении толстого человека в поварском костюме.

- Ого!.. - воскликнул король, указывая на сверток, - должно быть, что-нибудь музыкальное?

- Нет, ваше величество, это спагетти с помидорным соусом. Я отыскал здесь неаполитанского повара. Мой ужин здесь, со мной. Вы извините меня, ваше величество, но я ничего другого не ем!

Таковы были его милые экстравагантности. Преподнесенные в шутливом тоне, они принимались весело и охотно всеми, кто знал и любил Карузо.

Все это радостные моменты его жизни. Но и в печальных эпизодах недостатка не было.

Наследники Карузо хранят его воротничок, на котором остались следы крови. Этот воротничок был на нем во время одного из выступлений в Метрополитен-опера в “Паяцах”.

Во время спектакля Карузо ранил себя, захваченный происходящим на сцене, а главное, находясь под впечатлением своей личной драмы (Ада Джаккетти окончательно оставила его).

В июле 1919 года группа итальянских эмигрантов, живших в Нью-Йорке, явилась на виллу знаменитого тенора с просьбой спеть им. Они хотели услышать “своего Карузо”, прежде чем уехать в Италию… От имени пришедших к секретарю Карузо Бруно Дзирато обратился с просьбой их старейший. Глаза его были влажны. Взволнованный секретарь певца тут же отправился к нему и доложил о просьбе рабочих. Карузо, просматривавший ноты, вышел, улыбаясь, навстречу соотечественникам.

- Чего же вы хотите? - обратился к ним Карузо на неаполитанском диалекте.