Энрико Карузо: легенда одного голоса

Когда мне исполнилось одиннадцать лет, здоровье матери резко ухудшилось и врачи рекомендовали ей жить в сельской местности, вдали от всех нас. Моего брата отдали в пансион, а меня в монастырь. После четырехлетнего пребывания в монастыре меня взяли оттуда для того, чтобы я помогала отцу, кото­рый после замужества моих сводных сестер остался один. Годы беспокойства о здоровье матери и забот о пятерых детях настолько сказались на нем, что не осталось ничего от того общительного, веселого и восторженного человека, о котором часто вспоминала в письмах сестра.

После беззаботной и тихой жизни в монастыре я попала в дом, где обстановка оказалась весьма напряженной. Мне было очень трудно поддерживать своими неопытными руками твер­до установленный в доме порядок, особенно в условиях, когда и сама нисколько не могла интересовать человека таких знаний и способностей, каким был мой отец. Он еще мог бы жить в мире со мной, если бы любил меня. К несчастью, он так и не смог меня полюбить и не скрывал своего недовольства мною. Отец был человеком горячего темперамента и, как я скоро убедилась, необъективным, раздражительным и эгоцентричным. Он тиранил меня, и я его очень боялась. Презирая обыкновенных людей, он не разрешал никому из моих приятелей приходить в наш дом. Со своими друзьями он встречался лишь в университетском клубе, но никогда не приглашал их домой. Когда вече­рами он возвращался со службы и звенел ключами у дверей, мое сердце начинало взволнованно биться. Войдя, он кричал:

— Бифштекс к обеду! — и если вместо бифштекса ему пода­валось что-нибудь другое, то, поднимаясь по лестнице, он во­пил, что я умышленно стараюсь уморить его голодом. Он считал меня виновной во всех проступках прислуги, язвительно разглядывал меня, когда мы сидели за обеденным столом, и саркастически насмехался надо мной, если я бывала не здорова.

Так как ему не было никакого дела до меня, он позволял мне иметь более чем скромный гардероб и на все мои просьбы отве­чал так нелюбезно, что я никогда ничего не просила у него, кроме самого необходимого.

Каждый вечер мне приходилось сидеть с ним в библиотеке Я была слишком напугана, чтобы говорить с ним, а с другой стороны, не должна была молчать, чтобы не вызвать новою взрыва ярости. Через год он оказался уже не в состоянии выно­сить одинокого присутствия моей дрожащей особы и пригласил переехать к нам мисс Б. — гувернантку моей кузины.

Мисс Б. была тридцатилетней итальянкой с неплохим голосом. Хотя отец говорил, что она должна стать моей компаньонкой, я скоро поняла, что в ее задачу входило развлекать отца. Oн все больше привязывался к ней. Так как они любили музыку, а я, по мнению отца, ее не любила, он часто бывал с мисс Б. на концертах и в опере. Я слышала только одну оперу — «Лоэнгрин» - и не была ни на одном концерте. У меня не было денег, чтобы купить билет, а отец отказывал в моих робких просьбах Однажды вечером он в течение двух часов восхищенно рас сказывал о спектакле «Кармен» в «Метрополитен». На следующий день я взяла у него в кабинете серебряную фигурку, изо­бражавшую ветряную мельницу, и, продав ее за доллар, купила билет на стоячее место на ближайший дневной спектакль «Кармен», где впервые увидела Карузо. Но я была так напугана своим поступком, что не смогла получить должного впечатления.

Мисс Б. развлекала отца, умиротворяла его и даже иногда спорила с ним. Он любил ее, и она его не боялась. Постепенно она заинтересовала его Италией, своей семьей и друзьями, пригласила кое-кого из них на обед, и отец довольно мило раз­говаривал с ними. Никто не обращал на меня никакого внимания, хотя я сидела на месте матери, и я чувствовала себя очень глупо, понимая, что никому не нужна.

Мы уже жили так в течение шести лет, когда однажды мисс Б. сказала:

— Я собираюсь пойти на крестины. Мои друзья просили ме­ня достать где-нибудь ложки. Вы не одолжите мне свои?

—  Конечно одолжу, — ответила я.

У меня хранились двенадцать маленьких ложечек, достав­шихся от бабушки, которые составляли мое единственное бо­гатство.

—  Отец ребенка — известный вокальный педагог, и Карузо согласился быть крестным отцом, - продолжала она, - вы мо­жете пойти со мной, если хотите.

Я с благодарностью приняла это предложение и стала раз­мышлять, какое из своих двух платьев надеть — темно-синее саржевое или голубое шелковое. Я остановилась на шелковом и большой красной шляпе.

Когда я пришла, гости еще не вернулись из церкви. Было очень приятно находиться в доме, где пахло свечами и пирога­ми. Я ждала всех на лестнице. Вокруг шептались специально нанятые для этого случая слуги. Внезапно дверь открылась, и я услышала заразительный смех и итальянскую речь. Вошел че­ловек в длинном пальто с меховым воротником, и я не столько услышала, сколько почувствовала, что рядом зашептали: «Ка­рузо».