Энские истории

Почему так хорошо запомнилась эта случайная встреча на дороге? А черт его знает! Сам не пойму. Просто врезалась в память, и все тут.

В общем, мы прибыли в Энск.

* * *

Странствующая труппа вынуждена экономить на униформе. Когда приходится разворачивать на новом месте шапито, работают все: с раннего утра и до того момента, пока шатер не будет стоять на центральной площади.

Затем самые молодые (и я в том числе) бегут расклеивать афиши — не очень крепко и желательно повыше, чтобы часть из них можно было потом аккуратно снять. Опять же — экономия!

Наш номер (скажу без ложной скромности) — гвоздь программы. Первое отделение обычно завершает Васильич — у него нет сложной иллюзионной аппаратуры, поэтому антракт для специальной подготовки ему не нужен.

Васильичу уже далеко за шестьдесят, но он все еще молодится: красит волосы и носит корсет старинной выделки — из китового уса. Уверяет, что когда-то давно у него был роскошный аттракцион — дрессированные львы. Говорит, что животные погибли от голода в годы войны, и он, потрясенный мучениями царственных питомцев, поклялся никогда больше не работать со зверями. При этом неизменно добавляет, что с тех пор не представляет свою жизнь без риска — поэтому бреется только опасной бритвой.

Он рассказывает это без тени улыбки, с абсолютно серьезным лицом, но никому и в голову не приходит заметить явное несоответствие дат: ведь в сороковом ему еще и десяти не было.

По-моему, он нарочно все придумывает, чтобы заранее направить возможные сплетни и пересуды в удобное для себя русло — лишь бы поменьше болтали о другом — о его романе с новой, специально на один сезон взятой ассистенткой ("внучатая племянница", — так рекомендовал ее старый сатир.) Племяннице слегка за тридцать, у нее полноватые гладкие ноги, большая грудь, осыпанная множеством родинок, и черные усики над пухлой губой. Когда Васильич смотрит на свою "родственницу", мне кажется, что он сейчас начнет облизываться.

Еще у нас есть силовой жонглер — Юра Козупеев, (за глаза — просто Козупей), выступающий под псевдонимом Кузнец Вакула. Его внушительные мышцы уже немного заплыли жиром. Юре за сорок, на манеже он тяжело дышит, сильно потеет и, случается, попукивает — шутка ли дело, в последний раз он заказывал себе реквизит пятнадцать лет назад, но силы-то уже не те, что прежде, а на новые позолоченные шары и гири — денег нет. Юра хочет красиво уйти — отработать прощальный сезон если не за границей, то хотя бы в Москве, при полных аншлагах, но пока никто не приглашает, вот он и держится из последних сил — по-детски наивно полагая, что финал его артистической карьеры обязательно будет таким же блестящим и громким, как в свое время — дебют. Честно говоря, бывает жалко смотреть, как Юра работает свой номер: глаза наливаются кровью, колени дрожат, на шее вздуваются толстые синие вены — в движениях никакой легкости, только неимоверное напряжение и огромная усталость, а длинные рыжие косицы спутанных волос, торчащих из подмышек, блестя и переливаясь каплями пота в беспощадном свете софитов, придают Юриным движениям вялую комичность.

Что же касается смеха… Он звучит постоянно, когда на манеж выходит Сержик — наш коверный Серега Авдеев. Вот уж мастер! Жонглирование, эквилибр, свободная пластика, музыкальная эксцентрика — любой цирковой жанр ему по силам! Сержик замечательно играет на скрипке — старой, поцарапанной, расколотой и снова склеенной его золотыми руками. А какая потрясающая органика! Он абсолютно естествен — в каждом жесте и в каждой гримасе. Но…

Если бы не было этого извечного "но", Сержик давно бы уже имел ангажемент в Монте-Карло.

Пьет он сильно… Причем "сильно" — это очень мягко сказано.

Васильич запрещает Сержику выходить в город — он так и ночует в цирке, закутавшись в занавес. И все равно: стоит хотя бы на минуту ослабить внимание — а Сержик уже лыка не вяжет!

Итак, мы прибыли в Энск…

* * *

Я прекрасно помню все события, случившиеся потом, помню буквально по минутам — потому что не раз и не два старательно воскрешал их в своей памяти, пытаясь разобраться: где же она, высшая точка моей траектории?

Понимаете, вся эта история очень смахивает на обычное сальто: вот летишь спиной вперед, выше и выше, затем — раз! — и уже летишь вниз.

Но в точке переворота на какую-то ничтожную долю мгновения утрачиваешь ориентацию в пространстве и контроль над собственным телом — поэтому ее еще называют мертвой точкой.

И вот я хотел уяснить: где же она, мертвая точка в моей истории?

В какой момент произошел переворот?

Теперь-то я знаю. Но сначала я этого не понимал…

Я еще маленько выпью, вы не возражаете?

* * *

Ну да… Первые два дня все было ничего. К счастью, самые худшие предположения Васильича не оправдались, и во вторник мы работали уже два представления: утром и вечером.

А вот в среду-то все и началось. На сцене появились сразу три новых действующих лица, и каждому из них суждено было сыграть очень важную роль.