Энтропия

«Влюбленный жираф» – так называла этот цвет ее мать – Нела вспомнила это совсем не кстати. В той самой квартире на двадцать четвертом этаже окна выходили на солнечную сторону, и каждое утро мама выходила поливать орхидеи, залитые тем самым оранжевым светом. Она говорила, что их поцеловал влюбленный жираф, и потому они цветут так пышно. Незадолго до ее смерти орхидеи завяли – мать по утрам мучилась от головных болей и лишь изредка насмешливо выливала в горшок с цветами недопитый бокал вина или виски. «Мои цветы будут пить то же, что и я», – говорила она, прижав ладони к окну и глядя с высоты на суету города.

Тишина в машине заполняла все пространство, хуже инфразвуковых волн, выворачивающих внутренности. Неле казалось, что вот сейчас Максимиллиан начнет говорить ей что-то – не важно, что – даже если снова начнет обвинять ее и ругать, как раньше, это будет легче вынести, чем ехать с ним наедине в молчании.

Когда до дома оставался всего один поворот и они остановились на светофоре, Максимиллиан только спросил:

– Они вытащили твой чип?

Нела ответила, глядя себе под ноги:

– Если б знала, сама бы вытащила.

Подняв глаза, она увидела, что Максимиллиан обернулся и смотрит на нее в упор – серьезно и задумчиво, так, что под этим взглядом ей снова захотелось провалиться сквозь землю – сквозь пол машины, сквозь асфальт, сквозь земную кору… Но уже через секунду светофор вспыхнул зеленым светом, Максимиллиан повернулся обратно и машина направилась к ее кварталу.

– С тебя лучше вообще не снимать наручники, – бросил Максимиллиан.

Нела прислонилась головой к окну. Максимиллиан больше ничего не сказал. Нела смотрела на залитые солнцем коттеджи, чувствуя ноющую боль в шее. Перед глазами мелькали то лежащие на земле под дождем темные фигуры людей, у которых она еще недавно была заложницей, то лицо Максимиллиана, склонившееся над ней, то ее собственные слова – «Я хочу вам помочь» – сказанные Мире и Ноксу, которых теперь уже нет в живых – они остались лежать теми самыми фигурами под дождем. Слова, которые теперь казались насмешкой над здравым смыслом.

А по улице, высыхающей после дождя, насмешливо шествовали влюбленные жирафы, и ярко-оранжевые лучи покрывали золотом блестящие окна таунхаусов, будто и не было этой ночи.

***

Шоу начинается рекламой, которая идеально вписывается в контекст – нет такого человека, который в последние полгода не видел бы на экране этого симпатичного мальчонку, с аппетитом поедающего йогурты самых разных вкусов. Еще – одежду и, кажется, велосипеды, но йогурты – это его фишка.

– Малыш Джерри, Боже! Самый очаровательный ребенок Америки снова с нами! – ведущий треплет макушку мальчика с задорными кудряшками, – Как мы рады видеть тебя здоровым и веселым. Кто еще расскажет нам о лучших йогуртах, если не ты?

Пухлощекий малыш лет восьми привычно улыбается ведущему и смело машет рукой в камеру – ему не привыкать ко всеобщему вниманию.

– Миссис Грант, от всей души я рад за вас – у меня самого есть дети. Не могу представить, что вы пережили. Но, к счастью, теперь это позади, – ведущий жмет руку матери ребенка, которая только благодарно кивает, неуверенно блуждая глазами по студии.

Это ее сын научен вести себя перед камерами, а ей самой, похоже, никогда это было не нужно.

– Расскажите нам, сложно ли было решиться на экспериментальное лечение? Для многих ваш опыт будет очень ценным.

– У нас других вариантов и не было, чтобы сомневаться, – женщина пожимает плечами, и тут же, спохватившись, добавляет, – Конечно, у меня с самого начала не было сомнений. Есть все основания доверять этой методике. Как видите, ожидания оправдались, и малыш Джерри теперь здоров!

– Расскажите, как вы узнали о болезни? Как понимаю, у вас все было отлично – столько контрактов, так быстро пришла популярность, Джерри признали самым очаровательным ребенком Америки. И тут такое…

– Да, нас позвали сниматься в рекламе в тяжелый для нас период. Мы тогда только узнали о диагнозе и не только о рекламе думать не могли, а вообще ни о чем…, – женщина опускает взгляд под тяжестью воспоминаний.

– Простите, а разве малыша Джерри позвали в рекламу не до того, как он узнал о болезни? Он заболел позднее, верно? – ведущий настойчиво смотрит ей в глаза, подняв брови.

– Простите… Да, точно. У меня уже в голове все перемешалось, – она со смущенной улыбкой качает головой.

Восьмилетний мальчик хлопает глазами и вопросительно смотрит на мать, открывая рот и пытаясь что-то сказать.

– Конечно, – с глубоким пониманием кивает ведущий, – Не дай Боже такое пережить. Пусть все дети мира будут здоровы.

Он убедительно смотрит в камеру, прижимая руку к груди, и затем наклоняется к мальчику с микрофоном:

– Малыш Джерри, скажи, теперь ты себя хорошо чувствуешь?

Парнишка привычно улыбается:

– Да, хорошо…, – он вопросительно смотрит на ведущего, который ждет продолжение, – Теперь у меня голова не болит. Вообще никогда. И даже на съемках не надо таблетки пить.

По зрительскому залу прокатывается недовольный ропот. Ведущий не ведет и бровью – публика здесь только для массовки.