В этом лагере, поставлявшем рабочую силу на полигон в основном отбывали срок заключенные, осужденные на 10 лет и больше. Поэтому мы с Леон-Даи были для них, как боги, сокращавшие срок их отсидки. Именно поэтому нас уважали, и в обиду не давали.
По инструкции мы могли общаться только с бригадирами. Но в наши обязанности входило – проверять качество работ. Поэтому мы часто по очереди обходили все бригады. Сначала ходили вместе с Леон-Даи. А потом, когда я освоилась, и ко мне привыкли, я уже запросто ходила везде среди заключённых одна.
Иногда мне приходилось выполнять мелкие поручения. Все письма, которые заключённые отправляли в лагере, проходили цензуру. И порой они обращались ко мне с просьбой опустить письма в почтовый ящик в посёлке в Каджаране. Я соглашалась. Они незаметно засовывали письма в карман моей телогрейки. Пару раз меня просили купить и принести им расчёску или какую – то другую ерунду. В лагере очень много сидело шофёров, которые сбили машиной человека. Конечно, было много и убийц. В общем, романтики хватало.
За всё время, что я там проработала, а это всего – три месяца, у меня было лишь два неприятных момента.
Первый, это когда один хулиганистый парень решил посмешить своих друзей. Когда я пришла в их бригаду, и медленно проходила по подмосткам мимо работающих заключенных, этот парень тихонько спрыгнул вниз, и прокрался под мостками к тому месту, где я остановилась. Он делал вид, что сквозь щели между досками смотрит мне под юбку, и корчил рожи, жестикулировал руками, как будто увидел чёрт те что. Самое интересное, что я ничего не заметила, а у всех был такой серьёзный вид, как будто ничего не происходило. Я уже не помню, откуда я узнала об этом. Ведь, кто-то меня предупредил, чтобы я не попала в такое положение вторично…
А второй случай был трагичнее. На второй день после зарплаты, я взяла с собой деньги, чтобы после работы сходить в магазин. Деньги положила в карман телогрейки. И они у меня пропали. Причём я точно знала, что ходила только в бригаду Оника (имя бригадира). В этот же день я Онику сказала об этом. А потом несколько дней обходила их бригаду стороной. А впереди было закрытие нарядов… Однажды мне передали в другой бригаде, что Оник очень просил меня зайти к нему в бригаду. Пришла. Все молчат. Я прошла по их участку – молчат. Ушла. И когда уже подходила к конторке, машинально сунула руку в карман…, а там – мои деньги. Кто их украл, как они это определили, не знаю. Я ничего не почувствовала, ни когда их крали, ни когда их положили назад. Я только знаю, что один из бригады парень несколько дней не появлялся на работе. Вроде бы, его «проучили». У них свои «законы»…
После того, как будет речка переведена в новое русло, в этом месте должен был быть построен большой железо – бетонный комбинат. Он должен будет обеспечивать изделиями строительство какого-то предприятия закрытого типа. И правда, не возить же железо-бетонные плиты из Кафана в горы…
Часть 8
Гостиница
В Каджаране я быстро перезнакомилась со всеми русскими женщинами, и, естественно с молодёжью, среди которых было несколько молодых специалистов.
Первое, что я усвоила, это нельзя принимать ухаживания от местных ребят. По их обычаям – если проявила внимание кому – то, считается, что ты сделала свой выбор. А, если посмотрела на другого, – крах твоей репутации. Тебя не только опозорят, но и «ворота вымажут дёгтем». Особенно это касается русских девушек. Когда только ещё начиналось строительство в Каджаране, сюда привезли завербованных русских девчат, которые вели себя, ну, прямо скажем – не скромно. После них, всех русских женщин называют за глаза не иначе, чем русские сучки. Армянские девушки ведут себя, согласно обычаям, очень скромно, хотя и среди них есть всякие…
Учитывая советы доброжелателей, первое, что я сделала – окружила себя постоянной свитой. Это были трое молодых специалиста, окончивших ереванский строительный институт. Один из них – Левон Аристокисян, остальных я не помню, как звали.
Мы договорились, и везде появлялись только вместе – и в кино, и в столовой, и в клубе. Я, естественно, сразу же ввязалась в художественную самодеятельность. И на ближайшем же празднике танцевала что-то вроде лезгинки, только армянской. Я помню, как на этом празднике пела одна женщина. Её голос, словно плакал. Она пела грустно и протяжно. Слов я не понимала, но сердце сжималось от её пения…
Пробовала я заучивать армянские слова и фразы. До сих пор помню некоторые из них. «Жамэ канэсне? – Сколько времени?». «Мэг, ерик, чёрс – раз, два, три». «Ес кэс серумем – я тебя люблю». «Серум – любимая». «Ес кес амперюи – я тебя целую». «Барев дзес – здравствуйте». «Шат ват гасканумем – я плохо понимаю». Вот, кажется, и весь запас моих знаний.