Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Помимо негативного двойничества, в поэзии Высоцкого имеет место и двойни-чество позитивное. Впервые оно появилось в стихотворении «Про меня говорят: он, конечно, не гений…» (1960), и, на первый взгляд, оно там совершенно незаметно. Однако вчитаемся в текст повнимательнее: «Я однажды сказал: “Океан — как бассейн”[2648]^[2649], - / И меня в этом друг мой не раз упрекал, — / Но ведь даже известнейший физик Эйнштейн, / Как и я, относительно все понимал. / И пишу я стихи про одежду на вате, — / И такие!.. Без лести я б вот что сказал: / Как-то раз мой покойный сосед по палате / Встал, подполз ко мне ночью и вслух зарыдал. / Я пишу обо всем: о животных, предметах, / И о людях хотел, втайне женщин любя, — / Но в редакциях так посмотрели на это, / Что — прости меня, Муза, — я бросил тебя! / Говорят, что я скучен, — да, не был я в Ницце, — / Да, в стихах я про воду и пар говорил… / Эх, погиб, жаль, дружище в запое в больнице — / Он бы вспомнил, как я его раз впечатлил! / И теперь я проснулся от длительной спячки, / От кошмарных ночей — и вот снова дышу, — / Я очнулся от белой-пребелой горячки — / В ожидании следующей снова пишу!»61.

Сначала герой упоминает своего друга, упрекнувшего его за фразу: «Океан как бассейн»; далее — «покойного соседа по палате», из чего следует, что действие происходит в больнице; после этого он сожалеет: «Эх, погиб, жаль, дружище в запое в больнице»; и, наконец, констатирует: «Я очнулся от белой-пребелой горячки».

Таким образом, сосед героя по больничной палате погибает от запоя, но и сам он еле-еле выбирается из такого же запоя: «Я очнулся от белой-пребелой горячки». Потому герой и называет его своим другом, что это две стороны авторского «я». Обратим также внимание на две реплики героя — в начале и в конце стихотворения: «И меня в этом друг мой не раз упрекал», «Эх, погиб, жаль, дружище в запое в больнице». Вполне очевидно, что речь идет об одном и том же человеке — соседе героя по больничной палате, который сначала упрекнул его за фразу «Океан — как бассейн», а затем «впечатлился» его стихами «про одежду на вате». Причем сожаление героя об умершем друге: «Эх, погиб, жаль, дружище в запое в больнице». - повторится через несколько лет в другом больничном произведении — «Песне о госпитале» (1964): «Помер мой сосед, что справа».

Как известно, во время белой горячки человек часто видит чертей, и именно до такого стояния нередко допивался сам Высоцкий и, соответственно, его лирический герой: «У меня запой от одиночества — / По ночам я слышу голоса… / Слышу вдруг — зовут меня по отчеству, / Глянул — черт. Вот это чудеса! («Про черта», 1966), «И не вижу я средства иного — / Плыть по течению… / И напиться нам до прямого / Ума помрачения!» («Склоны жизни — прямые до жути…», 1975).

Итак, впервые лирический герой напился до белой горячки в стихотворении «Про меня говорят: он, конечно, не гений…». Позднее этот мотив (в откровенно политической форме и в саркастических тонах) будет развит в повести «Дельфины и психи» (1968), где герой-рассказчик также является пациентом больницы и иронизирует по поводу выражения «белая горячка»: «Почему, интересно, горячка всегда белая? Надо поменять. Эго нам от прошлого досталось — от белогвардейщины. А теперь должна быть красная горячка. А то — белая. Некрасиво, товарищи, получается! Так-то!».

Скорее всего Высоцкий придумал этот каламбур сам, но при этом не знал, что «изобретает велосипед»: «Саксаганский: “Ты для них не коммунистка, а плевок растертый. А я для них, какой ни есть, все-таки коммунист, и они меня ненавидят, а боятся!..” Аня: “Ты что — бредишь? Белая горячка у тебя?” Саксаганский (с нескрываемой ненавистью): “Я бы сказал: красная горячка…”»[2650].

А о том, что сам Высоцкий допивался «до чертиков» и до белой горячки, свидетельствуют, например, Павел Леонидов: «Помню, в шестьдесят каком-то году я приехал навестить Вову в Люблино, а у него белая горячка. Я с доктором Воздвиженской вошел в палату, а Володя старательно вбивал в стены “бесконечные гвозди”»[2651]^[2652][2653][2654]; Тамара Кормушина: «Он носился из угла в угол. Какие-то чёртики ему кажутся, по стенкам ползают, и как-то он с ними общается. Хватает меня: “Малыш, честное слово, я тебе не вру, смотри, чёртики…”»64 писатель и сосед Высоцкого по лестничной площадке в доме на Малой Грузинской Теодор Гладков: «Всякое бывало: и с подоконника снимал, и чертей вместе “отгоняли”… Не хочу об этом говорить/⁵; и Георгий Юнгвальд-Хилькевич, рассказавший о том, как Высоцкий, ударившись в запой, едва не сорвал съемки «Опасных гастролей» (1969): «Когда ломка — человек в аду реальном, с потерей своего “Я”, со всеми харями этими рогатыми, чертями, которые тебе являются. Нескончаемой чередой перед тобой возникают ужасные морды, морды, изъеденные червями. И не можешь отличить — то ли это сон, то ли явь.

И я понял, что пропал. Но не мог потерять картину с Высоцким»66.