Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

В черновиках про внутренний голос «вояки», спустившего капитал, сказано: «Это вовсе не голос души, / Ты вовне этот голос ищи. / Видно, где-то сидит Мефисто / И внушает тебе чёр<т->те что» (АР-10-15). Чуть позже все эти мотивы повторятся в черновиках «Песни про правого инсайда», «Вратаря» и «Прыгуна в длину»: «Я мог сквитать, но черт меня попутал» (АР-11-84), «Репортер сидит за мной» /3; 62/, «Все с доски толкаются, как люди, / Ну а я — как будто дьявол за спиной» (АР-14-108) (кстати, репортер тоже сравнивается с дьяволом: «.Искуситель змей, палач! Как мне жить?», — и внушает герою «черт-те что»: «Репортер бормочет: “Слушай! Дай ему забить! / Я бы всю семью твою всю жизнь снимал задаром…”», «Я ж тебе как вратарю / Лучший снимок подарю. / Пропусти — а я отблагодарю»). А строки «Видно, где-то сидит Мефисто / И внушает тебе чёрт-те что» одиннадцать лет спустя отзовутся во «Французских бесах», посвященных загулу Высоцкого с Шемякиным: «И бес, сидевший визави, / Хихикал по-французски».

Вот еще два сходства между стихотворением «Приехал в Монако…» и «Вратарем»: «Зашел в казино, чей-то голос позвал» (АР-10-15) = «Обернулся — слышу голос из-за фотокамер». И если в распоряжении агентов, занимающихся внушением, имеются «инструменты — магнитныеленты», то у репортера — фотокамера.

Первый сюжет стихотворения «Приехал в Монако…» заканчивается так: «Банкрот заорал: “Кто это сказал?!” / Крупье безучастно плечами пожал, / Швейцар ему выход в момент указал, / Тот в глаз ему дал, — ну, в общем, скандал. / А он все кричал: “Кто <это> сказал?! / Мне этот же голос число подсказал!..” — / Стрельнул себе в рот — и тотчас замолчал. / Не стало бедняги, и жаль капитал».

Бросается в глаза симметричность обоих сюжетов. Если «вояка» в ответ на действия швейцара «в глаз ему дал», то и во втором сюжете лирический герой тоже вступил в драку: «Добил… Вот уже восемь суток прошло». Этот же мотив встречается в песне «Я женщин не бил до семнадцати лет…», где главный герой «вдарил по морде профоргу», — и в шахматной дилогии: «Справа в челюсть — вроде рановато, / Неудобно как-то — первая игра». Именно так вел в себя в жизни и сам Высоцкий: «Парень узнал его и стал почему-то хамить: “А, — Высоцкий! Почему с людьми не здороваешься?”. Володя — мгновенно хаму в челюсть, и тот свалился на тротуар»[2679].

Кроме того, если в первом сюжете «вояка» после того, как внутренний голос подсказал ему в казино ложное число, застрелился, то и во втором сюжете, который дается в изложение уже самого лирического героя, тот после внушения «агента» был арестован на 15 суток, из которых на момент произнесения монолога отбыл восемь[2680].

То есть в обоих случаях постороннее внушение привело к негативным последствиям. Поэтому в концовке стихотворения герой обращается с призывом: «Мне эта забава совсем не по нраву: / Пусть гнусности мне перестанут внушать. / Кончайте калечить людям кажный вечер / И дайте возможность самим поступать» (АР-10-15).

Через год будет написана песня «Я не люблю» (1968), в которой поэт также выскажется о бессмысленных избиениях: «Неладно мне, когда без смысла бьют» (АР-9-182) = «И агент внушает: “Добей — разрешаю”. <…> Мне эта забава совсем не по нраву» (АР-10-15). Добавим еще один черновой вариант песни «Я не люблю»: «Не по душе мне связанные крылья» (АР-9-182). И здесь же лирический герой признаётся: «Я не люблю насилье и бессилье», — а позднее он повторит эту мысль в «Моем Гамлете» (1972): «Я — Гамлет, я насилье презирал». Но поскольку в самом герое живет негативный двойник, который его временами одолевает: «Я перед сильным бил поклон, / Пред злобным — гнулся» («Дурацкий сон, как кистенем…»; АР-8-67), «То гнемся бить поклоны впрок, / А то завязывать шнурок» («Случаи»), — в этих случаях герой будет говорить о презрении к самому себе: «Я не люблю себя, когда я трушу» («Я не люблю»), «И сам себе я мерзок был, / Но не проснулся. <.. > Мне будет стыдно, как за сон, / В котором струсил» («Дурацкий сон, как кистенем…»).

А заключительные строки второго сюжета стихотворения «Приехал в Монако..»: «Кончайте калечить людям кажный вечер / И дайте возможность самим поступать», — явно напоминают стихотворение «У меня друзья очень странные…» (1971): «Но позвольте самому / Решать: кого любить, идти к кому… / Но право, все же лучше самому!». Также и о калеченъи кажный вечер пойдет речь в двух песнях 1968 года: «М. не каждый вечер зажигают свечи <.. > И не хочу я знать, что время лечит — / Оно не лечит, оно калечит» = «И инсайд беспрепятственно наших калечит!», «А ему сходят с рук перебитые ноги» («Песня про правого инсайда»). В том же 1968 году появилась первая редакция «Разговора в трамвае», где также встретился данный мотив: «Он же мне нанес оскорбленье: / Плюнул и прошел по коленям» /5; 498/.