Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

А строка «Просто сил своих не рассчитав» напоминает черновик «Песни про конькобежца на короткие дистанции, которого заставили бежать на длинную» (1966): «Как всегда, я сил своих не рассчитал — / увлекся» /1; 460/. И если в посвящении Енгибарову «зрители и люди между ними / Думали: “Вот пьяница упал”»²ш, — то конькобежец уже сам говорит про себя: «Пробежал всего два круга и упал». [2849]

Интересно еще, что мысль, заключенная в строках «И от бед, свалившихся на плечи <…> Горе наше брал он на себя» (АР-12-32), восходит к «Монологу актера» (1965) Вознесенского, который декламировался Высоцким в спектакле «Антимиры»: «Все беды, как артиллерию, / Я вызову на себя! <.. > Но пусть со мною провалятся / Все беды в тартарары!», — и воспринималось им очень личностно (по аналогии с «Песней акына»). Если герой Вознесенского готов умереть, но при этом захватить с собой все беды, то у Высоцкого происходит реализация этого намерения: герой «выносит» всё «злое» («Злое наше вынес добрый гений»), но надрывается и погибает.

Шел и я вперед неутомимо, Не успев склонить главу над ним.

Эта реплика вскоре повторится в песне «Мы вращаем Землю»: «Я ступни свои сзади оставил, / Мимоходом по мертвым скорбя.

В целом же прием, использованный в строках «Шел и я вперед неутомимо, / Не успев склонить главу над ним», напоминает написанную в том же году «Чужую колею»: «Тут его обрывается след — / Чудака оттащили в кювет <…> Вот и ко мне пришла беда — / Стартер заел».

В стихотворении повествователь говорит о смерти своего alter ego (клоуна) и далее начинает вести речь от первого лица, а в песне лирический герой также говорит о своей смерти как о смерти другого человека (чудака) и следом вновь переходит на себя: «Вот и ко мне пришла беда…». - так же как в песне «Штормит весь вечер, и пока…» (1973), где речь сначала идет о волнах, которые «головы ломают», а потом — о себе: «Придет и мой черед вослед: / Мне дуют в спину, гонят к краю. / В душе — предчувствие как бред, — / Что надломлю себе хребет / И тоже голову сломаю»[2850]. Этот же оборот встретится в «Таможенном досмотре» (1974 — 1975): «Но… вот настал и мой черед / Предстать перед таможней» /4; 455/.

И, наконец, описание бесследного исчезновения клоуна после его смерти — «Сгинул он, как будто ветер сдунул!» — повторяет предсказание самого поэта о своей судьбе из написанных незадолго до этого «Коней привередливых» и из ранней песни «Серебряные струны»: «Сгину я — меня пушинкой ураган сметет с ладони», «Я зароюсь в землю, сгину в одночасье!».

Но, может быть, самыми интересными являются сходства между посвящением Енгибарову и «Балладой о Кокильоне» (1973), в которой о главном герое также говорится в третьем лице: «Злое наше вынес добрый гений» = «Простой безвестный гений…»; «Сгинул, канул он…» = «…безвременно угас»; «Но ошибся он, исход был жуток» (АР-12-3 9) = «И вот ошибочно нажал на крантик Кокильон»; «Незаметно, скромно, налегке / Появлялся клоун между нами…» (АР-12-32), «Жил-был шут — он воровал минуты…» (АР-12-38) = «Жил-был / Учитель скромный Кокильон»; «Он застыл — не где-то, не за морем — / Возле нас, как бы прилег, устав» = «Дремли пока, великий Кокильон!».

Вместе с тем бросается в глаза развитие одного мотива: «Шел и я вперед неутомимо, / Не успев склонить главу над ним» — «А мы, склонив колени, глядим благоговейно». В последней строке речь ведется от лица народа, который выступает в роли зрителей, так же как и в стихотворении «Енгибарову — от зрителей».

***

В таком же ключе может рассматриваться стихотворение «Препинаний и букв чародей…» (1975), формальное посвященное Андрею Вознесенскому, но в еще большей степени относящееся к самому Высоцкому.

Например, характеристику «.лиходей непечатного слова» вряд ли можно отнести к Вознесенскому в полной мере, поскольку у него регулярно выходили поэтические сборники (хотя иногда и возникали проблемы с цензурой), а вот «слово» Высоцкого как раз и было «непечатным».

Следующие строки — «Трал украл для волшебного лова / Рифм и наоборотных идей» — также в полной мере применимы именно к Высоцкому, поскольку такой виртуозности в плане рифм не было ни у одного из поэтов (кроме, пожалуй, Галича). Это признавал и Иосиф Бродский: «Рифмы его абсолютно феноменальны. <…> В нем было абсолютно подлинное чутье языковое. И рифмы совершенно замечательные»[2851]^[2852][2853]; «Я говорю именно о его способности, о том, что он делал с языком, о его рифмах. <…> Он пользовался совершенно феноменальными составными рифмами…»2^?1.