Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Речь идет о погибшем на фронте писателе и переводчике Михаиле Абрамовиче Гершензоне (1900 — 1942), чья «Новелла о четырех солдатах» должна была войти в спектакль «Павшие и живые» (1965): «…мы с Высоцким были заняты в новелле про Гершензона. Но при приеме спектакля нашу новеллу выбросили, и мы остались на маленьких эпизодах»[2867]^[2868]. Заметим, что Гершензон прожил 42 года, как и сам Высоцкий. Поэтому неслучайно, что всё, сказанное про первого, в равной степени относится и ко второму: «Пошел и не сломался» ~ «Я еще не сломлен и не сник» («Я всё чаще думаю о судьях…», 1968); «Гершельзон многое помнил…»~ «Я помню всё — мне память дорога» («Олегу Ефремову», 1977; черновик /5; 595/); «многое любил, многое и ненавидел» ~ «Но благородная ненависть наша / Рядом с любовью живет!» («Баллада о ненависти», 1975); «Оттого он и умер. Как боец…» ~ «Как истинный рыцарь пучины, / Он умер с открытым забралом» («Марш аквалангистов», 1968).

Кроме того, Гершензон назван интеллигентом, а это одна из двух основных масок лирического героя Высоцкого.

***

Иногда тема «лирический герой и его друг» принимает неожиданный ракурс.

В качестве примера рассмотрим строку «Мне удобней казаться слоном» из «Баллады о гипсе» (1972). Можно утверждать, что появилась она неслучайно, так как в том же 1972 году была написана «Песня про белого слона»: «Я прекрасно выглядел, сидя на слоне, / Ездил я по Индии — сказочной стране!». Поэтому вполне закономерно, что герой и его слон наделяются одинаковыми характеристиками: «Добрым глазом, тихим нравом отличался он» = «Речь моя была незлой и тихой». А сам Высоцкий в рукописи этой песни откровенно написал: «Каждому свое, а я люблю слонов. Я люблю всё крупное» (АР-7-155).

Нетрудно догадаться, что перед нами вновь возникает пример позитивного двойничества: герой и его слон — это одна из разновидностей ситуации «герой и его друг», где друг наделяется чертами самого героя. Вот, например, что он говорит про себя и слона: «И в тесноте отлично уживались». А вот что говорилось тремя годами ранее в песне «Он не вернулся из боя»: «Нам и места в землянке хватало вполне». И на потерю слона и своего друга лирический герой реагирует одинаково: «Я метался по реке, забыв еду и сон, / Безвозвратно подорвал здоровье» («Песня про белого слона»), «Я выл белугой и судьбину клял» («Тот, который не стрелял»; оба — 1972).

Более того, в стихотворении «Парад-алле! Не видно кресел, мест» (1969) автор уже выводил себя в образе слона (правда, не белого, а черного). Отметим здесь перекличку «Песни про белого слона» с этим стихотворением: «Слон мне сделал реверанс. а я ему — поклон» (1972) = «Потом слон сделал что-то вроде па / С презреньем и уведен был куда-то» (1969)287. Да и в самой «Песне про белого слона» слон наделяется чертами лирического героя: «Но, к своей беде, он так любил людей» (АР-7-155) = «.Лошадей заморил, очень к людям хотел» («Чужой дом»; АР-8-25), «Я соскучился по вас, чудаки» («Мореплаватель-одиночка»), «А мне нужны общения / С подобными себе» («Гербарий»). Такие же «общения» нужны были белому слону: «Он до общества был падкий, слон» (АР-7-155).

В том же 1972 году Высоцкий еще раз вывел себя в образе слона в черновиках «Баллады о гипсе»: «Становлюсь челоъеко-слоном <…> Я чувствую — растут под носом бивни» (АР-8-177). Для сравнения — в черновиках песни «Оплавляются свечи…» (1972) было сказано: «Дождь вонзил свои бивни / В плоскость крыш, как дурной» (АР-12-26) (глава «Конфликт поэта и власти», с. 549). А в шахматной дилогии (вновь — 1972) герой восклицает: «Ах, вы, милые слоны!»

Образу белого слона из песни 1972 года сродни другие автобиографические образы: «Неужели никто не придет, / Чтобы рядом лететь с белой птшеяЪ>ш («Романс миссис Ребус», 1973), «Песня Белого Кролика» (1973), «Сказка про серого козлика, она же — про белого бычка» (вариант названия «Песенки про Козла отпущения», 1973; АР-8-10). А впервые подобный образ возник в стихотворении 1961 года: «Из-за гор — я не знаю, где горы те, — / Он приехал на белом верблюде».

***

В продолжение темы дружбы рассмотрим «Дорожную историю» (1972), которую мы уже сопоставляли в этой главе с «Мишкой Шифманом».

Вот что сказал сам Высоцкий после ее исполнения на одном из концертов: «Возможно, что и у меня когда-нибудь была подобная история. Дело в том, что почти во всех моих вещах исследуется проблема не конкретная, точная — там, шофер или врач, и это может быть только у них. Нет, это проблемы предательства, надежности, добра и зла — вечные. Может быть, это могло случиться и со мной, и с любым человеком в зрительном зале..»[2869]^[2870].