Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Исследователь Ральф Дутли, анализируя «Фаэтонщика», говорит о «“чумном председателе” по имени Сталин — “рябом черте” из “Четвертой прозы”»22. А Майя Ка-ганская еще в 1977 году провела параллели между «Фаэтонщиком» и «Мы живем, под собою не чуя страны…»: «Он безносой канителью, / Правит душу веселя» = «Тараканьи смеются усища, / И сияют его голенища»; «Там в Нагорном Карабахе…» = «Там припомнят кремлевского горца»[2928].

Добавим сюда еще два сходства: «Он безносой канителью / Правит, душу веселя» = «Он играет услугами полулюдей»; «Я припомнил — черт возьми! / Это чумный председатель…» = «Там припомнят кремлевского горца».

В другом комментарии к «Фаэтонщику» указывается: «Образы восточного деспотизма играют немаловажную роль именно в описании усиливавшегося сталинского террора»[2929]. Впоследствии данный прием будет использован Высоцким в «Балладе о короткой шее» (1973): «Вот какую притчу о Востоке / Рассказал мне старый аксакал: / “Даже сказки здесь и те жестоки”, - / Думал я и шею измерял».

Что же касается мотива пиршества власть имущих: «Мы со смертью пировали — / Было страшно, как во сне», — то здесь содержатся и важные переклички с «Моими похоронами» (1971) Высоцкого, где лирический герой вынужденно участвует в пиршестве вампиров: «Погодите, сам налью! / Знаю, знаю — вкусная. / Нате, пейте кровь мою, / Кровососы гнусные!». А теперь сравним со строками «Мы со смертью пировали — / Было страшно, как во сне» вариант названия «Моих похорон» — «Страшный сон очень смелого человека»: «Вот мурашки по спине / Смертные крадутся» («со смертью» = «смертные»; «страшно, как во сне» = «страшный сон»). Поэтому лирические герои обоих поэтов одинаково обращаются к фаэтонщику (который «словно дьявола погонщик») и к вампирам: «Я очнулся: стой, приятель! / Я припомнил — черт возьми!» ~ «Эй, постойте, что за трюк?! / Ангел или черт вы?» /3; 317/ (причем аналог приятеля фигурировал и в «Моих похоронах»: «Мои любимые знакомые» /3; 322/).

Фаэтонщик «безносой канителью / Правит, душу веселя», а о главном вурдалаке сказано: «Вот завыл нестройный хор, / И наладил пляски / Кровопивец-дирижер / В траурной повязке» (АР-13-36) (да и лицо фаэтонщика тоже было закрыто: «Под кожевенною маской / Скрыв ужасные черты…»).

Если фаэтонщик «куда-то гнал коляску / До последней хрипоты», то и «умудренный кровосос <.. > хрипло произнес / Речь про полнокровие» (АР-3-38).

Кроме того, у Мандельштама упоминаются «сорок тысяч мертвых окон», а лирический герой Высоцкого как раз сопротивляется подобной перспективе: «Я же слышу, что вокруг, — / Значит, я не мертвый!».

Некоторые мотивы из «Фаэтонщика» можно найти и в песне «Ошибка вышла» (1976), где дается описание главврача: «Односложен и угрюм» ~ «Угрюмый стражник встал к двери, / Как мститель с топором» (АР-11-42), «Шуршанье, хмык и тишина, / И врач сказал бесстрастно…» /5; 377/.

Если фаэтонщик — «словно дьявола погонщик», то врачи «рыжую чертовку ждут / С волосяным кнутом» (да и фаэтонщик гнал лошадей, пользуясь кнутом).

И, наконец, «сорок тысяч мертвых окон» из стихотворения Мандельштама соответствуют моргу из песни Высоцкого: «Врешь, ворон, — больно прыток! / Он намекает — прямо в морг / Выходит зал для пыток» /5; 395/.

Приведем также интересные параллели между «Фаэтонщиком» и еще одним стихотворением, написанным два года спустя: «В мусульманской стороне / Мы со смертью пировали...» = «О бабочка, о мусульманка»; «Сорок тысяч мертвых окон» = «В разрезанном саване вся»; «Под кожевенною маской / Скрыв ужасные черты…» = «Ушла с головою в бурнус» (то есть спряталась в арабский плащ с капюшоном; а в «Фаэтонщике» говорилось: «То гортанный крик араба…»); «Я изведал эти страхи, / Соприродные душе» = «Сложи свои крылья — боюсь!».

Столь же очевидны параллели между «Бабочкой» (1933) и «Утром 10 января 1934 года»: «О бабочка, о мусульманка, / В разрезанном саване вся…» = «О боже, как жирны и синеглазы / Стрекозы смерти, как лазурь черна…» («О бабочка» = «О боже… Стрекозы»; «саване» = «смерти»). Тут же вспоминается стихотворение «Ветер нам утешенье принес…» (1922), имеющее еще более тесные связи с «Утром 10 января 1934 года»: «…И в лазури почуяли мы / Ассирийские крылья стрекоз, / Переборы коленчатой тьмы» = «О боже, как жирны и синеглазы / Стрекозы смерти, как лазурь черна…» («в лазури» = «как лазурь»; «стрекоз» = «Стрекозы»; «тьмы» = «черна»).