Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Из перекличек с другими произведениями следует отметить, в первую очередь, мотив протокола; во-вторых — образ милиции как олицетворение власти; и, наконец, — типичную для творчества Высоцкого ситуацию: герой и его друг — против врагов и в том числе представителей власти. Такая ситуация встречалась, например, в «Песне летчика-истребителя» (1968). Наблюдается даже совпадение в отношении имени друга героя: «Сережа, держись! Нам не светит с тобою» ~ «Вы не глядите, что Сережа всё кивает».

Кроме того, повторяется мотив несвободы из раннего стихотворения «Я не пил, не воровал…»: «Я прошу Верховный суд, / Чтоб освободиться. — / Ведь жена и дети ждут / Своего кормильца!..» = «Не запирайте, люди, — плачут дома детки» — а также из песен «Весна еще в начале…» и «Серебряные струны» (все — 1962): «Я так тогда просил у старшины: / “Не уводите меня из Весны!”» = «Так отпустите, товарищ старшина, вам же легче будет <…> Не запирайте, люди…»392; «Но не забирайте серебряные струны!» /1; 358/ = «Не запирайте, люди, — плачут дома детки». Позднее мотив не забирайте будет принимать противоположный вид: «Я не боюсь — всё заберите» («В лабиринте», 1972; АР-2-32), «Я всё отдам — берите без доплаты / Трехкомнатную камеру мою»393 («Мой черный человек в костюме сером!…», 1979). Сравним еще в песне «И душа, и голова, кажись, болит…» (1969): «Двести тыщ тому, кто меня вызволит <.. > Поделюсь хоть всеми папиросами…».

Более того, в стихотворении «Я не пил, не воровал…» и в «Милицейском протоколе» используется одинаковый прием: «Ну и я решил податься / К торгашам, клянусь. / Честный я — чего бояться! — / Я и не боюсь» = «Не вру, ей-бога. — скажи, Серега!»; «Я не пил, не воровал» = «Считай по-нашему, мы выпили немного».

В раннем тексте герой уверяет: «Ни по старой я не знал, / Ни по новой фене», — и тут же следом употребляет «феню»: «Запишите мне по глазу, / Если я соврал. / Падла буду — я ни разу / Грош не своровал». А в «Милицейском протоколе» он также пытается убедить милиционеров: «Но это вряд ли, я вообще не ругаюсь никогда, скажи, Cepera!», — и далее ругается: «Ему же в Химки, бля, а мне аж вон в Медведки»[618]^[619][620].

Вообще же в «Милицейском протоколе» лирический герой не только оправдывается, но и доказывает необходимость своего освобождения на языке общепринятых формул советской жизни: «…Теперь дозвольте пару слов без протокола. / Чему нас учит семья и школа? — / Что жизнь сама таких накажет строго! / Тут мы согласны — скажи, Cepera! / Вот он проснется утром — он, конечно, скажет: / “Пусть жизнь осудит, пусть жизнь накажет!” / Так отпустите — вам же легче будет! / Чего возиться, раз жизнь осудит!».

Так, прикрываясь маской ролевого персонажа, поэт выразил свое отношение к советским штампам, спародировав и высмеяв их.

Примечательно, что и в «Милицейском протоколе», и в «Путешествии в прошлое» лирический герой по пьяни начинает всех ругать, но потом, когда ему об этом рассказывают, — с трудом в это верит: «И, ой, разошелся, и, ой, расходился!» («Милицейский протокол»; вариант исполнения3⁹⁵) = «Ой, где был я вчера — не найду, хоть убей!» («Путешествие в прошлое»); «Если я кого ругал — карайте строго, / Но это вряд ли…» = «.. Мне давай сообщать, / Что хозяйку ругал <.. > Если правда оно — / Ну, хотя бы на треть…». Впервые же мотив «ругани по пьянке» встретился в песне «Про попутчика» (1965): «Мой язык, как шнурок, развязался — / Я кого-то ругал, оплакивал».

Надо сказать, что герои «Милицейского протокола» — отнюдь не алкоголики, а обыкновенные рабочие люди (маска пролетария), уставшие после работы и решившие «расслабиться»: «Я пил из горлышка, с устатку и не евши». Сравним с написанным в том же году стихотворением «“Не бросать!”, “Не топтать!”…»: «Засосу я кваску / Иногда в перерыв, / И обратно — к станку, / Даже не покурив», «До без четверти пять / У станка мне стоять». И теперь после тяжелого трудового дня милиция (власть) хочет лишить их свободы…