Эныч

— Мне сегодня клевый сон приснился, — говорит он, накладывая в тарелку салат, ветчину, икру, маринованные огурцы, сало. — Дядя Петь, подавай свою рюмашку… Эныч, подвигай свой стакан… Как будто пошел я в цирк. Наро-оду — битком. Яблоку упасть негде, — Коля хватает огромное красное яблоко, откусывает половину. Жуя, продолжает рассказывать — А вы, как будто, оба — воздушные гимнасты. Под куполом работаете. Эныч во фраке, а вы, дядя Петь, в серебристом трико, но спина у вас почему-то голая. Музыка играет, барабаны бьют; вы, дядя Петь, кричите «але-оп», и оба вы с одной качели на другую перепрыгиваете. В воздухе соединятесь и разъединятесь. Вдруг меня — как серпом резануло: с арены в вас кто-то целится из двустволки, но я не могу разобрать кто — то ли Володька-солдат, то ли какой-то другой человек, тоже вроде бы генерал. Я, конечно, как зверь кинулся. Но не успел. Он выстрелил, и вы оба на арену попадали. Лежите и не дышите. А публика как будто ничего и не замечает. Газеты читает, мороженое жрет. Я к вам подбегаю и делаю искусственное дыхание. Сначала вам, дядя Петь, а потом Энычу. Очень долго вас откачивал. Даже устал. Потом вы очнулись, и вы, дядя Петь, говорите таинственным голосом: «Молодец, Кувякин. Награждаю тебя Золотой Звездой Героя». Обнимаете меня и целуете…

Плухов поперхивается.

— Сон-то цветной был? — интересуется Эныч.

— Спрашиваешь! Как в кино! Дядя Петь, вы водички выпейте. Сразу кашель пройдет. А лучше водки.

— Не надо, — говорит генерал. — Уже прошло.

— Дядя Петь! Я сегодня рано поднялся, пошел в садик погулять. Хотел в бассейне поплавать — вода холодная. Возле бассейна с Сидором познакомился — интересный чудик. Мохнатый, щупо-лок много, а голова одна. Он мне сказал, что по ночам сырыми трупами питается. Весе-елый! Кто он, дядя Петь? Ваш садовник?

— Садовник, — у генерала поднимаются уголки губ. — Понравился тебе, значит, мой Сидор?

— Понравился, — Коля смачно чавкает. — Мы с ним за жизнь поговорили: он мне поведал как уши солить на зиму, а я ему про Володьку-солдата рассказал. Дядя Петь, хочешь, я тебя познакомлю с Володькой-солдатом? Мировой парень! Что угодно может достать. Тебе, дядя Петь, для дачи ничего не надо? Цемент, доски, кирпич…

— Не надо, — бурчит генерал. — Уж как-нибудь сами… Появившийся в комнате Сидор расставляет перед генералом и Волохонским заказанные ими блюда.

— Дядя Петь, ты не стесняйся. — Коля одним махом выпивает стакан. — Я так считаю: дают — бери, бьют — беги… А можно еще одну бутылку из бара взять про запас?

— Возьми и закрой рот. Коля оказывается у бара.

— Дядя Петь! Обманули! Недолив! — несет бутылку к столу Коля. — Погляди, Эныч, грамм сто не хватает, — он переворачивает бутылку вверх дном. — Какое там сто! Целый аршин заглотили!.. Пробка на месте… Как же они умудрились отсосать столько? Дядя Петь, это дело так оставлять нельзя. В ОБХСС команду дать надо!

Коля ставит бутылку на столик и бежит к бару за другой.

— Я получше выберу. Целую.

Он по пояс влезает в бар и увлеченно гремит там бутылками.

— Послушай, Эныч, — обращается генерал к Эну Эновичу. — Ты его давно знаешь? Он всегда такой? — Плухов вертит пальцем у виска. — Часто у него подобные заскоки?

— Я Колю уважаю, — говорит Эныч. — Он парень шустрый. Мы с ним всегда вместе.

— Понятно, — кивает Плухов и, проглотив кусочек жаркого, говорит — Эныч, мы с тобой завтра отправляемся в кругосветное путешествие. Побываем в Нью-Йорке, Лондоне, Париже. Выполним запланированную нами работу. Ну а заодно совместим полезное с приятным. Жить на свете и не побывать в Париже, Эныч, — это просто не жить.

— В гробу я видел этот Париж, — угрюмо произносит Эныч, осушая фужер с темной жидкостью. — Меня дома жена ждет. Сын. И на работу пора.

— Дядя Петь! — кричит покончивший с ревизией бара Коля. — А на фига нам в Париж? Поехали лучше к моей бабушке в Май-ли-Сай! Ты прикажешь в доме ей стены поставить, а она нас самогоночкой на махре за это попотчует.

— Эныч, — строго говорит генерал. — Не распускай нюни. Это задание Родины. По возвращении тебя ожидает Золотая Звезда Героя Мира и недельный отпуск. А от работы на заводе я тебя освобождаю. Больше ты на свой литейный не пойдешь. Если же ты будешь упрямиться, то за невыполнение задания государственной важности понесешь суровое наказание.

Эныч, насупившись, молчит. Вернувшийся за стол Коля наливает своему другу по полному стакану.

— Коля, спасибо тебе, — тихо говорит ему Волохонский.

— Это я себе налил, — прикрывает лапой стакан Коля.

— Не за это, Коля. Спасибо, что очки мои сбейег. Это наша семейная йеликвия. Мне их папа подайил пейед кончиной.

— Э, нет, — говорит Коля. — Шалишь, дядя Лука. Я эти очки еще в прошлом году у Володьки-солдата купил. Пятьдесят рублей отдал. Как сейчас помню, одной бумажкой. Да еще бутылку поставил в придачу. Вот, гляди. Видишь, нацарапано: «Коля». Так что если это и вправду твоя реликвия, то гони пятьдесят целковых. И пузырь сверху. Любил, чай, папу?

Волохонский нахохливается. Отрезает крошечный кусочек печенки. Плухов, расправляясь с омлетом, улыбается.