Эолли или легкое путешествие по реке

Нам казалось, что иного счастья не бывает, — целый мир был у наших ног, — каждое утро солнце вставало за дальними холмами, а вечером опускалось за кромку моря алым яблоком, закат менялся, окрашивался с каждой секундой в иные цвета, угасало и море, из багрового становилось ультрамариновым. А вскоре уже было не различить, где заканчивается небо и начинается море — густая темень поглощала все.

В квадрате окна светились звезды, мы с Эолли засыпали сном младенцев, под шорох прибоя, крепко обнявшись, чтобы назавтра вновь пробудиться и увидеть на стене хижины радужный свет зари.

* * *

Это случилось в начале сентября.

Стоял по-летнему солнечный день. У кромки моря Эолли строила башенку из песка. А я чинил соломенную крышу навеса, укреплял ее проволокой к стойкам. Время от времени мы обменивались жестами, махали друг другу руками. Я видел как девушка, прервав занятие, поднялась и повернулась к морю. Легкий ветерок развевал ее волосы и полы шелкового халата. Она будто раздумывала, искупаться ей или нет. Я посмотрел в сторону дальних холмов, — над их бурыми островерхими вершинами застыли белые облака, освещенные полуденным солнцем. Хорошо бы взглянуть на эти холмы вблизи, подумал я, надо сходить туда с Эолли. Местные жители связывали эти холмы с легендой о двух великанах, которые схватились в смертельной схватке за прекрасные здешние места, что бились они десять дней и ночей кряду, и упали потом, сразив друг друга палицами, одновременно, погибли, и превратились в холмы.

Вскоре я обернулся. И тотчас меня будто холодной водой окатило. На берегу Эолли не было.

Я сбежал вниз. На песке лежали ее босоножки. Виднелись следы ног у края воды. Волны набегали на следы и смывали их.

— Эолли! — закричал я что есть мочи. В ответ лишь чайки в небе подали голос.

Остаток дня и весь вечер я просидел на берегу, уставившись в пространство моря. А когда наступила ночь, я понял, что Эолли мне уже не дождаться — она ушла в морские глубины, как Ихтиандр, навсегда. Я поднялся наверх, и, обессиленный, свалился в хижине.

Сон смешивался с чем-то странным, мало схожим с явью, — перед моими глазами простиралась равнина, которая подобно облаку, плыла в небе, и на траве лежал человек, мой двойник. Кто-то склонился над ним, — я ощутил терпкий запах полевых цветов, чьи-то грубые пальцы трогали мое лицо, шею, грудь, живот, ноги… ощупывали каждую частицу моего тела. После чего рука вернулась назад и стала хлестать меня по щекам, грубо и больно. Боль заставила меня открыть глаза. Я лежал на земляном полу и ощущал спиной неприятный холод. В дверном проеме на фоне синевы неба выделялся черный человеческий силуэт.

— Эолли! — окликнул я. — Это ты, Эолли?!

Тишина.

— Что же ты молчишь? — спросил я и попытался встать, но тело не слушалось меня.

Человек шагнул в помещение, приблизился и ткнул мне в грудь каким-то холодным предметом — то было ружье.

— Что ж, — сказал я. — Делай свое дело.

Ночной гость, — я не знал, мужчина это или женщина, — приставив к моей груди дуло ружья, чего-то ждал. Слышно было его прерывистое дыхание. Но, отчего-то передумав, человек попятился назад и исчез в ночи.

Я нашел в себе силы подняться и переместиться на лежанку. Необходимо было привести в порядок мысли, — что бы все это могло означать? Я закрыл глаза и тотчас провалился в сон.

* * *

Прошло две недели, а может, больше. Я не считал. Ел ли я чего-нибудь? Тоже неизвестно. Наверное, все же, ел, варил похлебку, кипятил чай, делал все машинально. Помнится, жевал что-то, пил, хотя голода совсем не чувствовал. Я не думал ни о пище, ни о чем-либо другом. Пред моими глазами стояла лишь Эолли.

Я ощущал внутри себя пустоту. Но странно — в глубине этой пустоты что-то теплилось, — как если бы на дне высохшего колодца находился маленький сосуд с живительной влагой. Что-то мне подсказывало сохранить сосуд и донести его до места. Только знать бы это место…

Мой винчестер с обоймой патронов пропал после того случая, когда ко мне наведался ночной гость. И своего портмоне я не обнаружил в кармане брюк, висящих на гвозде — там оставались четыреста пятьдесят долларов и несколько сотен украинских гривен. Но ключи от московской квартиры, паспорт и давно разряженный мобильный телефон лежали нетронутые на дне дорожной сумки.

Настала пора уходить. Я взял с собой только соломенную шляпу Эолли, остальные вещи ее — платье, джинсовые брюки, кофту, купальник — сложил в полиэтиленовый пакет и повесил на гвоздь. Поправил байковое одеяло на лежанке с желтыми цветочками, которое Эолли сама выбрала в магазине. После чего вышел и подпер дверь дома палкой.

Оглядел напоследок пространство моря — оно было пустынно до самого горизонта — и, кинув на плечо легкую сумку, зашагал в сторону холмов.

* * *