Эолова Арфа

— Да хранила, хранила! Хоть и нелегко мне пришлось. Каждую мне ночь снилось с тобой. Как ты выражаешься, трах-тибидох.

В конце августа двадцатилетний Эол Федорович Незримов и двадцатидвухлетняя Лидия Алексеевна Беседина вступили в законный брак. Ресторан «Пекин» с фунчозой, яйцами в сеточку, курицей Гунбао, грибами сян-гу и треугольными вонтонами; «Будапешт» с гуляшом, паштетами, паприкашем и кнедликами; «София» с мешано от агнешка, кебабчатами и брынзой на скаре; «Арагви» с шашлыками, лобио, сациви и куриными гребешками в сметанном соусе; «Узбекистан» с пловом и мантами, а также прочие московские рестораны — все вы проиграли в споре с институтской столовкой, где веселье кипело и гремело, пенилось и клубилось, а главное, денег хватило, чтобы никто не остался недовольным. Советских рублей дали Беседины и Незримовы поровну. Гости тоже добавили. Свадьба шумная, с дракой. Захарченко сказанул Рыбникову:

— Да забери ты свою Ларионову, надоела она мне!

И Коля вмазал, завязалась потасовка. Рыбникову сломали палец, заставили пойти в ближайшую больницу, откуда он вернулся с забинтованной лапой.

Герасимов и Макарова присутствовали, встречали молодых в институте, часик посидели за столом, покричали «Горько!», и Папа сказал:

— Пора и честь знать. Совет да любовь, Эолу и Лиде жить-поживать да добра наживать.

Так что драку они не застали. Родители, слава богу, тоже — часа через три после начала пиршества все Незримовы, кроме Эола, отправились продолжать веселье и ночевать в тесноте да не в обиде к Бесединым в двухкомнатную на Таганку.

Когда Рыбников вернулся, во дворе института вовсю танцевали, кто-то уже поднахрюкался, особенно Лева Кулиджанов, он даже возомнил себя тоже Рыбниковым, жаждал подраться. Но нового кровопролития не произошло. Вадик и Коля помирились, танцевали с Алкой по очереди и сразу втроем, а она говорила:

— Дураки же вы оба.

Невеста изнывала поскорее вселиться в новую общежитскую комнату, предоставленную молодоженам, и, оставив гостей догуливать, Эол и Лида с наступлением сумерек сбежали. Теперь не нужно опасаться, что кто-то внезапно нагрянет, или жалеть испанца, вынужденного где-то отсиживаться или слоняться.

Чувствуя все же какую-то умозрительную вину перед Ньегесом, Незримов наконец вернулся к замыслу «Куклы», отвлек Сашку работой. Оба горели желанием снять свою первую короткометражку.

Наконец Марта Валерьевна поняла, на кого похожа эта медсестра Татьяна. на Галину Польских. В роли той тихушницы из герасимовского «Журналиста». Особенно когда она подплыла к «стене плача» — так Эол Федорович в шутку называл стену в своей спальне, сплошь уклеенную афишами его кинодостижений. Ложась спать, Незримов как бы летел ногами вперед к своим фильмам. И его это успокаивало, он засыпал, то довольный, то недовольный прожитой творческой жизнью.

— «Разрывная пуля»... Что-то знакомое, — произнесла Татьяна. — «Не ждали»... Тоже что-то знакомое.

Тем временем пришла пора полюбопытствовать, что там протоколирует Регина Леонардовна.

— Я написала, что нам удалось остановить фибрилляцию сердца с помощью дефибриллятора. То есть, как вы выражаетесь, мы таки шарахнули этой штукой, и он ожил. То есть мы вывели его из состояния клинической смерти до наступления биологической. То есть хотя на самом деле увы. То есть биологическая смерть наступила минут за семь-восемь до нашего приезда.

— То есть не наступила, — строго произнесла Марта Валерьевна. — Запомните. Не наступила. К тому же вам тоже не нужна огласка.

— Еще бы, — вздрогнула врачиха. — Мы, знаете ли, идем, можно сказать, в некотором роде на преступление. Только ради вас, ради вашей всенародной славы, ради любви миллионов зрителей.

Она еще что-то дописала, картинно поставила точку:

— Ну, вот и все. Теперь поручаю дальнейшее вашему лечащему врачу.

Встала, подошла к усопшему, дотронулась пальцами до его руки:

— Прощайте, Эол Федорович. Если что, не обессудьте.

Господи Боже, какая великолепная, хотя и очередная эпизодическая роль для Фаины Георгиевны! Марте Валерьевне стало даже смешно, но она сдержалась.

— Пойдемте, Танюша, — кивнула врачиха и двинулась к выходу, но в дверях задержалась, обернулась и глянула на хозяйку дачи виновато.

— Что-то еще? — спросила Марта Валерьевна.

— Поймите меня правильно. Как-то нехорошо получается в отношении нашего водителя...

— В каком смысле?

— Ну...

— Вот ему-то мне не за что платить. Он не в курсе. Сидел себе там в машине. хоть бы пришел, спросил, не нужна ли помощь.

— Бедняга обременен ипотекой, на трех работах ишачит. Покуда мы тут находились, он полчасика мог поспать.

Марта Валерьевна глубоко вздохнула с укоризной, достала из шкатулки три бумажки, но на сей раз не румяные, с мостом через Амур, а сине-зеленые, с Ярославом Мудрым, протянула их Регине Леонардовне:

— Передайте ему мой вклад в его ипотеку. Да не забудьте, что дефибрилляция сердца прошла успешно.

— Вы — золото! Спасибо огромное, всего доброго!

Точно, что Раневская могла бы гениально сыграть эту простодушную и смешную тетку. Она бы еще от себя добавила: «Умирайте почаще, звоните в любое время!»