Эоловы арфы

— Что ты задумал? — с тревогой спросила Мери.

Энгельс достал из еще не заклеенного конверта листок хорошей бумаги и протянул жене. Она прочитала:

"Господин посол! Соблаговолите передать в Берлин г-ну полицей-президенту Хинкельдею, что если его агенты будут продолжать столь подолгу и столь сосредоточенно пялить глаза на мои окна, то я сильно опасаюсь, как бы в конечном итоге их не постигла та же скорбная участь, что и нашего обожаемого монарха.

Искренне

Фридрих Энгельс-младший,

эсквайр.

Декабрь 1857 года.

Манчестер".

Мери засмеялась: немецкие газеты сегодня принесли весть о психическом заболевании Фридриха Вильгельма Четвертого.

— А ты не боишься навлечь этим письмом беду на свою голову? спросила она.

— Ничего они мне не сделают! — весело ответил Энгельс. — Не посмеют. Да им теперь и не до нас. Хватает других хлопот.

— Хватать хватает, но слежка, однако, продолжается.

— Ну, это само собой! Это тот минимум, который они соблюдают всегда…

Энгельс помолчал, а потом, взглянув исподлобья на жену, спросил:

— Мери, как у нас с деньгами?

— С деньгами? До твоего жалованья еще три дня, а у меня осталось всего около двух фунтов.

— Так мало? Жалко! Надо бы фунтов десять послать Мавру, он просил. У меня есть как раз десять, но завтра за ними придет кредитор.

— Конечно, надо бы, но где взять? Придется повременить.

— Увы, как видно, придется…

Через полчаса Энгельс вышел из дома, дразняще вертя в руках белый конверт. Шпик не дремал. Он тотчас возник из кондитерской, куда незадолго до того скрылся, чтобы согреться, и засеменил вслед за стремительно шагавшим поднадзорным. Время от времени, когда не было встречных прохожих, шпик переходил на трусцу, а то и на легкую рысь. С белого конверта он не сводил зорких глаз…

Энгельсу надо было в свою контору, но невозможно отказать себе в удовольствии перед конторой заглянуть на биржу. В последнее время он позволял себе это частенько. Там, на городской Манчестерской бирже, картина паники, охватившей английскую да и почти всю европейскую, даже мировую буржуазию, представала в особенно беспощадной обнаженности.

Энгельс живо вообразил, как сейчас снова увидит эти перекошенные страхом лица, растерянно блуждающие глаза, трясущиеся руки… Еще вчера эти лица светились довольством, эти глаза были надменны, а эти руки так уверенно, сноровисто и неутомимо считали фунты стерлингов, фунты стерлингов, фунты стерлингов!

По пути Энгельс зашел на почту и сдал письмо. Отойдя от нее шагов сорок, он полуобернулся и увидел, как шпик шмыгнул за почтовую дверь. "Почитай, болван, почитай", — подумал Энгельс и прибавил шагу.

Огромный, высокий, мрачный зал биржи тревожно гудел. То кивая головой, то приветственно поднимая руку, то стискивая в пожатии чью-то ладонь, Энгельс медленно побрел сквозь публику, внимательно прислушиваясь к разноголосому говору.

— В Глазго кроме крупных лопнуло еще много средних и мелких предпринимателей. Ими никто не интересуется, о них не пишут газеты…

— Я слышал, сэр, что завтра-послезавтра приедут греческие купцы. Ах, если бы так!..

— Вне всякого сомнения, что семьдесят пять процентов фабрикантов-прядильщиков работают про запас и лишь немногие имеют еще кое-какие действующие контракты…

— Фирма Пибоди спаслась лишь тем, что после двухдневных переговоров вымолила у Английского банка ссуду в один миллион.

— Позвольте, какой Пибоди? Этот богач американец, который ежегодно дает роскошные обеды в день независимости Штатов?

— А разве вы знаете второго Пибоди? Да, тот самый. Дело дошло и до него. Боюсь, в будущем году четвертого июля нам с вами не удастся пообедать за его счет…

— Разумеется, моя фабрика тоже перешла на неполную рабочую неделю. Но, господа, мои расходы идут своим чередом. Затраты на уголь, смазочные масла и другое остались теми же.

— Не лицемерьте! Ведь зарплату рабочим вы сократили, пожалуй, на треть, а то и наполовину?

— Ну, в общем-то…

— В Гамбурге паника, там все обесценено, абсолютно все, кроме серебра и золота…

— Чтоб провалиться этим немцам с их трусостью и жадностью.

— Не ройте яму другому…

— Шрёдера, сударь, я знаю прекрасно. Его фирма одна из самых богатых и старых в Гамбурге. На днях он воззвал к своему лондонскому брату Джону о помощи. Джон телеграфировал: если двух миллионов марок банкнотами будет достаточно, то он готов послать на эту сумму серебра. Христиан тотчас ответил: три миллиона или вовсе ничего. Такую сумму Джон послать не мог, и Христиан Матиас Шрёдер взлетел на воздух…