Эоловы арфы

Оборачиваясь, Энгельс заметил человека, показавшегося ему знакомым. Он вспомнил, что этот человек в течение всего разговора был здесь, неподалеку, но Энгельс почему-то так ни разу и не вгляделся в него. Сейчас же, едва бросив еще один, мимолетный, но внимательный взгляд, он сразу понял, кто это: да шпик же, карауливший его утром! Значит, он слышал весь разговор, все доводы и все предсказания Энгельса!.. Ну и что? Если ты не побоялся высказать все это в присутствии члена парламента и мэра, то что тебе жалкий шпик! Плевать на него.

По залу прошло какое-то быстрое, тревожное движение, послышались приглушенный говор, вскрики, несдержанные проклятия.

— Что такое? В чем дело?

— Господа! — дрожащим, словно предсмертным голосом произнес кто-то рядом. — Цена фунта хлопка сорта мидлинг упала до семи пенсов…

Краснолицый Поттер побледнел и стал от этого сразу каким-то неузнаваемым.

— Черт подери! Неужели вы были правы, Энгельс? — бросил он и куда-то ринул свою тушу — видимо, туда, где можно проверить полученное известие.

Вслед за мэром рассеялись и остальные. Шпика нигде не было видно. Энгельс снова решил пройтись по залу и понаблюдать.

— Семь пенсов, семь пенсов… Что же теперь будет?..

— Французские фабриканты обращаются со своими рабочими так бесцеремонно, будто никогда не бывало революции.

— Сэр, чья бы корова мычала…

— Десять и три четверти пенса, сударь вы мой, — это хорошая цена за фунт пряжи. Больше я дать не могу.

— Позвольте, но я продавал за четырнадцать и даже четырнадцать с половиной.

— Это было вчера.

— Ну давайте одиннадцать с четвертью, и по рукам.

— Такую цену давали утром, а сейчас уже близится полдень. И, надеюсь, вы слышали, сколько теперь стоит фунт мидлинга. Мидлинга!

— Хорошо. Ваша взяла.

— Десять и три четверти?

— Да, да, чтоб вам провалиться…

— Еще месяца три — и пляска, мой милый, начнется вовсю…

— Человек, бывший в Ливерпуле в понедельник, уверял меня, что на тамошней бирже лица вытянуты в три раза больше, чем здесь.

— Скоро все английские бизнесмены станут похожи на лошадей.

— На загнанных кляч, с вашего разрешения…

— Старина Брей, в отличие от многих, еще сохранил чувство собственного достоинства и потому вовсе не предлагает своего товара, видя, что никто ничего не может продать.

— Подумаешь, какой гордец! Брей, Грей, Дрей — все сейчас сравнялись…

— И никто не продает фабрикантам пряжу иначе как за наличные или под верное обеспечение. Наличные — и только! Деньги на бочку — и все! А где их взять?..

— Плохо, почти безнадежно, несмотря на двукратную большую субвенцию…

— И все-таки я утверждаю, что кризисы — это выдумка социалистов.

— Пардон, но факты!

— Это просто случайное стечение неблагоприятных обстоятельств…

— Но вы же сами на этом горите!

— Случайно! Совершенно случайно!..

Прорезая суетящуюся толпу то в одном, то в другом направлении, высокий, спокойный, улыбающийся Энгельс внимательно вслушивался в разнообразно-однообразный панический говор, всматривался в знакомо-незнакомые потерянные лица.

Давно пора было в контору. Когда Энгельс уже направился к выходу, его нагнал Понди, видимо поджидавший удобного момента.

— Извините, сэр, — сказал он, слегка касаясь руками остановившегося Энгельса. — То, что вы говорили нам, ужасно, но, видимо, вы человек сведущий. Могли бы вы ответить мне на два вопроса?

— Если это в моих силах, господин Понди.

Понди благодарно кивнул.

— Во-первых, я хотел бы узнать вот о чем. Мы купили семь тысяч кип шелка. Шелк еще на кораблях в море. Когда корабли прибудут, то, видимо, кое-какую сумму придется оплакать, — горбун сделал жалкую попытку улыбнуться. — Как вы думаете, велика ли может быть эта сумма?

Фирма Джона Понди колоссально разрослась за последние пять лет. Об изощренности способов выжимания соков из рабочих на его фабриках рассказывали легенды. В особенно бесчеловечных условиях работали у него дети. Самодовольный и беспощадный паук, он сейчас с таким трепетом смотрел в глаза собеседнику, словно именно от него, от этого беззаботного немца, зависела величина предстоящего урона.

Энгельс, во всех подробностях знавший экономическую конъюнктуру дня, довольно быстро подсчитал, что на семи тысячах кип шелка Понди потеряет около трехсот тысяч фунтов стерлингов. Не больше, к сожалению.

— Ваши потери на этой операции, сэр, — весело, твердо и честно глядя в глаза горбатому душегубу, соврал Энгельс, — составят не меньше четырехсот двадцати тысяч фунтов.

Как Понди ни крепился, но все же не мог совладать с собой. Он вздрогнул словно от удара.

"Что, каналья, не нравится?" — весело подумал Энгельс.

— Позвольте, позвольте, — горбун судорожно хватал ртом воздух, — на чем основаны ваши расчеты?

— Сэр, у меня нет времени излагать вам все свои соображения в подробностях. О чем вы хотели спросить еще?

Понди, казалось, забыл свой второй вопрос. Он был ошарашен, раздавлен. Но все же, помолчав несколько секунд, перевел дух и, видимо понимая, с каким редким собеседником разговаривает, спросил:

— Ну а как вы думаете, чем все это может кончиться?

— Что — это?