Эоловы арфы

— Я бы этому не поверил, если бы услышал не от тебя. Но все-таки у старика есть оправдание. Да, он всю жизнь проповедовал идею просвещенного абсолютизма, любезничал с Людовиком Пятнадцатым, три года жил у Фридриха, переписывался с Екатериной, с Густавом Шведским и якшался еще черт знает с кем из коронованных особ. Но все его заигрывания с ними, все скитания по дворам монархов Европы всегда заканчивались разрывом и враждой. Он бежал из Версаля, бежал из Потсдама и, конечно же, бежал бы из Царского Села. А ведь это совсем иное дело, чем то, что мы видим ныне. Все эти хёхстеры, брентано, струве на словах объявляют себя непримиримыми врагами абсолютизма, а на деле ищут возможности помириться с герцогами и королями.

— Это, конечно, так. Но я думаю о другом: до чего же въедлива монархическая идея, до чего живуче представление о некоем избраннике благодетеле и отце народа, а то и всего человечества, если даже такой ум, как Вольтер, был их пленником!

— Да, — сказал Маркс, — тут у коммунистов хватит работы… Слушай, о том, что купались, — ни слова!

— Хорошо!

Они тихо, думая, что все уже спят, вошли в дом. Но Женни не спала, она накинулась на них:

— Ну, где это вас носит! Уж я думала, не случилось ли чего… Почему у вас мокрые волосы?

— Мы купались в Рейне, — вдруг испугавшись, что жена подумает что-то худшее, поспешно и неожиданно признался Маркс.

— Купались? Очень хорошо, — безразлично отозвалась Женни. — А теперь — спать.

— Фридрих! Она не верит. — Маркс был разочарован и даже задет тоном жены. Конечно, он не желал бы ее тревожить, но все же…

— Ну и как водичка? — Женни вскинула брови.

— Мы восполняли пробелы в наших биографиях. — Энгельс повинно склонил голову. — Ведь вот вы никогда не купались ночью…

— Я? Нет, купалась. И не раз.

— Что такое? — протер глаза Маркс. — Я думал, что знаю о своей жене все. И вот оказывается… Ты выдумываешь! Энгельс, это от зависти.

— Вовсе нет. Я купалась ночью и в Трире, когда ты учился в университете, и в Крейцнахе, куда мы ездили с мамой. И должна сказать, что очень люблю ночные купания.

— Ах, выдумки! Кто это все подтвердит?

— Хватит, хватит. Никто не подтвердит тебе этого сейчас, но потом я могу найти свидетелей. А теперь — спать, спать. Господин Энгельс, вам постлано в угловой комнате.

Энгельс пожелал супругам покойной ночи и вышел.

Когда они остались одни, Маркс миролюбиво сказал:

— Все-таки признайся, что ты выдумала насчет ночных купаний. Это же так страшно — лезть в черную воду!.. Я знаю, у беременных женщин бывают иногда разного рода мании, некоторые, как видно, любят похвастать.

— Ничуть я не хвастаю, — улыбнулась Женни, — но, право, об этом потом. А теперь скажи мне, окончательно решено, что Энгельс возвращается в Пфальц?

— Да, ни о чем другом он не хочет и слушать. Ты же его знаешь!

Минут через пять со свечой в руке Маркс пошел посмотреть, хорошо ли устроился друг. Он бесшумно открыл дверь и поднял свечу над головой. Ткнувшись лицом в подушку, свободно распластав свое большое тело, Энгельс уже спал крепким сном человека, который прошел трудный путь и готовился завтра снова в дорогу.

Маркс подошел, поправил одеяло. В дверях еще раз обернулся, посмотрел на спящего.

— Спи.

И сам он всю ночь спал крепко, но ему дважды снилось одно и то же: черный шевелящийся хаос и белые плечи человека, удаляющегося в его глубину. Оба раза Маркс ощутил во сне чувство одиночества и тревоги.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Наутро они расстались. Маркс еще на день-другой оставался по делам в Бингене, а затем с мандатом Центрального комитета демократов Германии, выданным ему Д'Эстером, отправился в Париж под предлогом переговоров с французскими социалистами. Семья должна была последовать за ним позже.

Энгельс поехал опять в Кайзерслаутерн.