Эпические времена

Неведомые до сего часа ощущения медленно заполняли мое существо, благодарное неожиданному поступку бабушки Даши. Еще ведь минуту-другую назад я извивался жалким червячком, готовым вот-вот шлепнуться об землю. А теперь восседал на высоком помосте, почти вровень с крышами домов. Я был теперь даже выше ласточкиных гнезд, писки из которых доносились сюда из-под камышовой застрехи, кажется, всего в расстоянии моей протянутой руки. И я видел внизу своих маленьких, будто укороченных с головы до ног дедушку и маму. Они от этого казались мне чуть-чуть смешными, хотя я понимал, что когда буду спущен отсюда вниз, они снова, как и положено, станут большими, а я маленьким.

И всё же не эти ощущения меня в первую очередь заполняли тихим, еще неизведанным восторгом. Передо мной нежданно открылись пространства земли, от которых я раньше видел, кажется, только какие-то отдельные кусочки и уголки, пяди и самые малые подробности. А отсюда, с помоста передо мной вдруг распахнулась вширь вся наша долина, населенная великим множеством живых душ, медленным руслом плывущая куда-то вдоль зеленой горы: бело-голубые хатки, что выглядывают из-за садовых деревьев; на подворьях – малые белые печки-кутуни, на них люди в этот блаженный летний вечер готовят себе еду и тут же рядом, за простенькими столами и лавками вечеряют, потому что всем им, взрослым и детям, именно теплым вечером так хочется подольше посидеть и поговорить под тихим задумавшимся небом, в ожидании первых звезд и ночных бесчисленных сверчков.

Чем ближе к сумеркам, тем настойчивей текут по-над селом длинные тонкие пласты тумана. Но это на самом деле не один лишь туман. Это, задумавшись, влекутся, то приподымаясь, то приседая, еще и дымы от уличных печек.

Наша кутуня с помоста не видна. Она – по другую сторону от хаты. Наверное, дедушка уже пошел туда и разводит огонь у плиты, чтобы мама начинала готовить всем нам вечерю.

Мне слышно сверху, как бабушка, кряхтя, отставила надоенное ведро подальше от красулиных задних ног и как сцеживает молоко сквозь марлю в другое ведро.

Когда она, громко дыша мне в затылок, обхватывает за спину большими своими руками, на всякий случай, я всё же спрашиваю:

– А як жэ горище, бабушка?

– В др'yгий раз подывымось, що там, на том горищи.

… Не раз и не два видел я, как взрослые, чаще других бабушка, поднимаются по драбыне на помост и идут в сторону двери, за которой находится это самое горище. Я так про себя и решил: если это место – под самой крышею хаты, на ее верху, на самой ее горе, то как же его иначе называть?

Мне нравилось само слово горище, оно не вызывало недоумения. Но что там внутри? Иногда за ту дверь что-нибудь вносят, иногда выносят, спускают в мешке или в корзине вниз. Если бы я только тем и занимался, что сидел с утра до ночи под драбыной и следил за всеми этими хождениями вверх-вниз! Мало ли у меня других дел?

Но бабушка Даша в тот памятный день, когда я отделался ссадинами и синяками на подбородке, но зато с ее помощью навестил помост, не зря же сказала, что это не порядок, чтобы и мне однажды не побывать на горище. И я ждал этого дня.

Ждать надо было молча. Я уже знал: бабушка не терпит, когда у нее начинаешь что-то выклянчивать. Тут она замолкает, будто оглохла. А если не удержишься и через время снова начнешь жалобно заглядывать ей в глаза и напоминать о какой-то своей просьбе, она может даже слегка топнуть ногой и цыкнуть на тебя.

Бабушка, в отличие от мамы, никогда под горячую руку не шлепала меня. Но стоило бабушке топнуть об пол ногой или произнести свое негромкое «цыть!», как я старался исчезнуть с глаз ее подальше.

На горище же мы с ней поднялись не вскоре, не вдруг, но зато – бок о бок, шаг в шаг. Бралась она рукой за следующую поперечину, цеплялся и я. И не тесно было вдвоем на одних и тех же перекладинах, и ни одна из них под нами не переломилась, пусть и скрипела каждая своим особым скрипом. И руки-ноги мои оказались к тому дню не так уж коротки, чтобы не дотягиваться до каждой следующей деревяшки.

Само же горище, когда она распахнула его дверь, на какое-то время лишило меня способности говорить. И потом, когда начал задавать ей какие-то вопросы, обращался я к ней шепотом.

И не потому, что чего-то испугался.