Эпидемия безбрачия среди русских крестьянок. Спасовки в XVIII–XIX веках

Аргумент о том, что крепостные девки имеют право выходить замуж, даже если для этого приходится покидать родное имение, оказался внушительным. Понимание этого поможет разобраться в том, как в XVIII в. русские крестьяне, будь они крепостного или иного состояния, и дворяне относились к крестьянскому браку. Крепостные, выдвигавшие подобный аргумент, не имели, конечно же, в виду, что их дочери должны сами выбирать себе мужей. Устоявшееся представление о том, что в крестьянской семье отец и мать выбирали супругов своим детям, не обращая внимания на предпочтения самих детей, несомненно является преувеличением. Тем не менее в начале XVIII в., когда браки в крестьянской среде заключались фактически между детьми — девочками и мальчиками, зачастую не старше 15 лет, — родительское мнение оставалось, как правило, решающим[115]. Не было у крепостных и обычая, чтобы девушки сами решали, выходить им замуж или нет в принципе. Как мы поймем из 2 главы, крепостные в поисках невест для своих сыновей нередко требовали, чтобы их владельцы принудили других отцов отдать замуж своих противящихся браку дочерей. С крестьянской точки зрения, выход замуж был, в зависимости от обстоятельств, либо дочерним правом, либо обязанностью.

Вред, на который ссылались крестьяне и который был понятен Шереметеву и монахам Александро-Невской лавры, был почти наверняка морального порядка: девки, «век не сочетавша браками». Вредно было именно засидеться в девках: все девки (так же как все парни) должны были вступать в брак. Крестьянские пословицы и поговорки, собиравшиеся в основном в XIX в., но вряд ли сильно изменившиеся с 1700 г., выставляют девку-вековуху злобной старой бабой, даже и не настоящей бабой вовсе, потому что не стала она ни женой, ни матерью. Этнографические записи XIX в. свидетельствуют, что к бобылкам относились как к дармоедкам, не имевшим определенной роли в семье и посему не заслуживавшим уважения, как к никчемным и отверженным, если только безбрачие не было с их стороны сознательным решением или правдоподобной имитацией оного — сохранить целомудрие по религиозному призванию[116]. Обречение женщин на противоестественный образ жизни должно было казаться крестьянам начала XVIII в. настолько в корне несправедливым, что они положили это в основу своих челобитных — Шереметеву, который немедленно пошел на уступки, и монахам Александро-Невской лавры, которые — вероятно, в силу собственного религиозного призвания — сначала отклонили просьбу, но в конце все-таки тоже уступили. Моральный довод потому возымел действие, что вотчинники разделяли мнение своих крестьян о противоестественности незамужнего состояния для взрослой женщины. Они ведь тоже стремились найти подходящих женихов своим дочерям.

Крестьянское убеждение, что старая дева — существо не просто несчастное, но и явление противоестественное, оправданно в таком обществе, где взрослые незамужние женщины были действительно редкостью и если не вели затворнический, религиозный образ жизни, то являлись умственными или физическими калеками. Более того, в тех многих больших деревнях, где все до одного мужчины и женщины состояли в браке, в их числе должны были быть и ограниченно дееспособные. Универсальный брак и боязнь, что дочери могут остаться в девках, были тесно взаимосвязаны.

Моральное обоснование ходатайств крепостных к своим владельцам об отмене выводных сборов, грозивших оставить их дочерей в девках, было настолько убедительным, что действовало даже без страшащей перспективы бунта, который подкрепил требования британских рабочих XVIII в. о помощи, когда взлетели цены на хлеб. Моральный довод был столь весом, что действовал даже тогда, когда жалоба на причиняемый якобы вред была заведомо безосновательной. Когда вощажниковские крепостные говорили Борису Шереметеву, что некоторые из их дочерей никак не могли найти женихов в родной вотчине, они почти наверняка грешили против истины. Вощажниково было огромным имением с населением в 1910 крепостных мужиков, 1911 женщин в 1765 г. и, вероятно, порядка 2500–3000 крепостных в начале XVIII в.; его деревни были раскиданы по территории более 130 квадратных километров[117]. Поскольку имение было по площади столь обширным, естественно, что многим из его крепостных удобнее было свататься к соседям по другую, близкую сторону вотчинной границы, чем искать невест в отдаленных деревнях того же имения. Однако с населением такого размера демографическая автаркия представляется вполне реальной. Фельдмаршал от споров на этот счет воздержался.

Глава 2. Дворяне обнаруживают сопротивление крестьянок браку и реагируют на него