Эпифания викария Тшаски

— Это что за сборище?! Что это пан ксёндз себе воображает?! Почему со мной никто ничего не согласовал? Дети не пришли на занятия! — выкрикивала директриса, шагая с достоинством, поскольку, принимая во внимание необычность ситуации, она сейчас отказалась от принципа не выговаривать подчиненным в присутствии учеников.

Ксёндз соскочил с ящика и подбежал к директрисе.

— Пани директор, я ужасно извиняюсь перед вами, честное слово.

Гертруда Олексяк почувствовала, что мир возвращается на свое место.

Ксёндз викарий увидал сердце директрисы, которая просто любила Порядок, отождествляя Порядок с цивилизацией, с тем, ради чего она сама сбежала в Силезию от хаотичной деревенской жизни в Келецком воеводстве.

— Я ведь и не хотел, они так сами, я от них почти что убегал, а они поставили меня на ящик и слушали. Началось все на уроке Закона Божьего, только я ведь не сказал ничего такого, — объяснялся священник.

Ученики же глядели на директрису с гневом. Имеется такой инстинкт, который учителя, офицеры и тюремные надзиратели разделяют с дрессировщиками диких зверей. Весьма часто он подсказывает, что имеются такие регионы, заведенные в которые чудовища, даже со всех сторон одаренные милостями, способны пожрать своего повелителя — этим-то инстинктом, который спас множество офицеров на фронте, директриса почувствовала, что если она провозгласит хотя бы одно критическое замечание в адрес ксёндза, прыщатый вьюнош с грязными руками и надписью JP на куртке сожмет свою лапищу в кулак и ударит директрису прямо в лицо. Ну а помимо того, она испытала прилив симпатии к священнику, что ни говоря, он извинился перед ней, и говорит правду, действительно, не хотел он такого сборища, его заставили. Что там пан ксёндз такого говорил?

— Ладно, пан ксёндз, возвращайтесь на свой ящик. Это что, такой вот урок Закона Божьего, да? — пришла ей в голову мысль. — Я объявляю сегодняшний день Школьным Днем… — тут она на минуточку задумалась — …Экуменизма.

Она произнесла первое попавшееся слово, которое у нее ассоциировалось с религией, поскольку, если по телевизору появлялся какой-нибудь епископ, то именно экуменизм в его выступлении появлялся чаще всего. О себе она подумала с гордостью, что хороший повелитель, не терпя диссонанса между собственной волей и реальностью, иногда, не имея возможности поменять мир, подстраивает под него волю, чтобы они всегда образовывали единство.

— И в этот день уроков не будет, — прибавила она, рассчитывая на то, что услышит обычное в подобных ситуациях ликование.

А ничего подобного не произошло. Дети всматривались в ксёндза, а тот просто сказал:

— Нужно быть приличным человеком. Это трудно, но нужно стараться.

Содержание слов священника не имело значения, как в красивой песне на экзотическом языке. Пани директор Олексяк увидела все свои грехи как на ладони, свою жестокость, непреклонность, несправедливость, иногда даже подлость — но в этом ничего такого уж особого не было, свои грехи как на ладони она видывала часто, глядя в зеркало; потом она топила их в работе, уборках, покупках и сплетнях. Теперь же, впервые в жизни, она увидала грехи в контексте бытия человеком и почувствовала, что хотя ее грехи и отдаляют ее от Господа, тем не менее, Иисус ее любит. Любит со всей ее несправедливостью и подлостью, ибо любит ее не за то, какая она есть, а любит за то — что она есть. Гертруда Олексяк упала на колени, совершенно не думая о дырках, которые грубый асфальт проделает в ее колготках.

А пани Целинка уже стояла на коленях, за пределами толпы учеников, и из ее глаз текли слезы. Неожиданно до нее дошел вес тех действий, которыми она занималась с коллегой своего мужа, и громадный вес доброй и истинной любви, которой одаривает ее лично «законный». Она даже испытала сочувствие к коллеге мужа, который питал к ней неподдельное, хотя и незаконное чувство. Она знала, что с нее стекла вина, тяжкая вина, о которой ранее она и не подозревала, считая свои измены несущественными шалостями. Она почувствовала себя как некто, кто в одно мгновение узнает о смертном приговоре, и уже через секунду, еще перед тем, как в нем успеет проклюнуться безнадежное чувство неизбежности, получает сообщение о помиловании.

А рядом стояла на коленях пани Роттер, благодарная за то, что ей позволили опуститься на колени.

С шелестом джинсовых мини-юбок, стилоновых спортивных костюмов, со скрипом стильных сапожек и кроссовок «адидас» — на колени рухнула молодежь.