Эпиграмма

Так родилась на свет главная в истории страны сатирическая эпиграмма, обобщившая в трех строках весь наш горький опыт и сохранившая актуальность вплоть до первой «пятилетки» века двадцать первого.

А начало двадцатого века для русской эпиграммы отмечено двумя главными темами: политика и поэтика. Обсуждалось, куда идет Россия и куда идет искусство. Политика, конечно, была на первом плане. В 1905 году Владимир Лихачев в журнале «Зритель» беспощадно припечатал царскую семью, обращаясь с эпиграммой к некоему мифическому писателю Самозванову:

Сочинена тобою, Самозванов,
Романов целая семья;
Но молвлю, правды не тая:
Я не люблю твоей семьи романов.

Каламбур был понят всеми кем надо, а журнал был привлечен к судебной ответственности. Царский манифест, конституция, Государственная дума первого созыва… Все это вызывало сомнения и разочарования, суть которых обобщил Петр Потемкин в своей эпиграмме, написанной по канве одной из басен Козьмы Пруткова:

Однажды нам была дарована Свобода.
Но. к сожалению, такого рода.
Что в тот же миг куда-то затерялась.
Тебе, Читатель мой, она не попадалась?

Написано ровно сто лет назад… Кроме многоточия, добавить нечего.

Но, конечно, эпиграмма не могла обойти вниманием и острые эстетические споры тех лет. Тот же Потемкин откликнулся эпиграммой на воздвигнутый в 1909 году памятник Гоголю работы скульптора Андреева: «Он сделал Гоголя из «Носа» и «Шинели». (Теперь-то мы именно этот памятник считаем лучшим и предпочитаем «советскому» Гоголю, выполненному Томским!) Нападал Потемкин и на футуристов, побывав на их выставке «Треугольник». Одинаково острым в политических и в эстетических спорах был главный эпиграмматист Серебряного века Саша Черный. Многие его сатирические стрелы долетают до наших дней с поразительной меткостью. Ну вот хотя бы:

Почему-то у «толстых» журналов.
Как у толстых девиц средних лет.
Слов и рыхлого мяса немало.
Но совсем темперамента нет.

Да, многие лучшие черты нашей словесности XX века определились именно в первые полтора его десятилетия, а после 1917 года продолжали развиваться в новых условиях, несравненно более трудных для художественного поиска. Оглядываясь на советские и постсоветские годы, можно сказать, что русская эпиграмма продолжала в основном освещать все те же две темы: политику и жизнь искусства. Причем они оказались тесно связанными: творческие личности оцениваются в эпиграммах прежде всего с точки зрения их общественно-политического поведения. Эпиграмма в полной мере осветила трагический процесс партийно-правительственного «руководства» литературой и искусством.

После того как все музы оказались под пристальным надзором цензуры и «проработочной» критики, эпиграмма все больше и больше уходила в подполье, в «самиздат» и устное бытование. Подобно интеллигентам, прошедшим лагерную закалку, познавшим язык и нравы простого народа, эпиграмма изменилась, в какой-то мере опростилась, освоила не только высокомерный сарказм, но и матерное словцо, научилась, что называется, бить морду противнику. Анонимная эпиграмма слилась с частушкой и стала народным жанром:

Эх, огурчики
Да помидорчики.
Сталин Кирова убил
В коридорчике.

Но, когда было нужно, эпиграмма отметала ерничество и балагурство, вспоминала о своем классическом достоинстве, в ней звучало, говоря словами Ахматовой, «великолепное презренье» к власть имущим и их прихвостням. Немало таких эпиграмм сохранил рукописный альманах Корнея Чуковского «Чукоккала». Юрий Тынянов раньше других понял, что этот домашний альбом есть настоящая историческая скрижаль. «Сижу, бледнея, над экспромтом —/ И даже рифм не подыскать/ Перед потомками потом там /За все придется отвечать», — писал он, подражая эпиграмматическому стилю Пушкина. На страницах «Чукоккалы» Тынянов запечатлел и свое двустишие, построенное по старинной модели «эха», когда второй стих подхватывает окончание первого:

Если же ты не согласен с эпохой —
Охай.

Получился своеобразный эпиграф ко всему минувшему веку.

Для узкого круга сочинял свои эпиграммы под общим названием «Антология античной глупости» Осип Мандельштам. Например:

Юношей Публий вступил в ряды ВКП золотые;
Выбыл из партии он дряхлым — увы! — стариком.

Теперь, когда этот элегический дистих опубликован во множестве посмертных изданий поэта, мы можем убедиться в нетленности этих строк, наблюдая, как современный Публий вступает поочередно в «Выбор России», в «Наш дом — Россия» и наконец в «Единую Россию».