Эпикур

Уйдя из Академии, Эпикур быстро приспособился к самостоятельной жизни. Менандр и Тимократ не давали ему скучать, а походы на Агору вполне заменили общение с наставниками. Он уже был известен среди тамошних софистов и логографов как интересный собеседник и спорщик и нередко удостаивался от них похвалы. Конечно, он понимал, что ему делают скидку на возраст, но всё равно сердце его наполнялось гордостью. Несколько раз Эпикур встречался на площади с Диогеном, который узнавал его, но ни разу не вызвал на разговор.

Пришёл знойный гекатомбейон, первый месяц нового года. В городе стало нечем дышать из-за пыли и запаха гниющих отбросов. Жизнь в Афинах замерла, многие в поисках прохлады переселились поближе к воде или лесу. Менандр перебрался в Пирей, Тимократ — домой в Лампсак. Заботливый Мис, зная неприхотливость Эпикура, снял за городом недорогое пристанище и уговорил хозяина пару месяцев пожить там.

Они обосновались на окраине Агры в крытой камышом пристройке крестьянского дома, у которой дверь заменяла подвешенная к перекладине старая попона. На рассвете Эпикура будили крики петухов и хозяина, который посылал своих рабов кого в поле, кого пасти овец и коз, кого на рынок продавать овощи. Эпикур с Мисом вставали, шли к ручью мыться, ели. Потом Мис отправлялся в Фалер или Афины на заработки, а Эпикур принимался за занятия. Сперва он проводил время на винограднике, где лежавшие на кривых перекладинах лозы образовывали сплошной зелёный потолок. Здесь было прохладно, но донимали слепни, и вскоре Эпикур, захватив немного еды, стал на весь день уходить в горы. Он поднимался по неширокой долине ручья, заросшей шиповником и дикой вишней, и устраивался в тени платана около пасеки. Там, под жужжание пчёл, собиравших знаменитый афинский мёд, он читал, размышлял или просто отдыхал, развалясь на траве. Иногда он забирался дальше в отроги Гимет, наслаждаясь радостью первооткрывателя, исследуя покатые склоны, поросшие душистыми травами, и уютные лощины с куполами невысоких крепких дубов.

Однажды, вернувшись домой, Эпикур застал Миса за чтением Аристотеля.

   — Ты этим давно занимаешься? — поразился он.

Мис пожал плечами:

   — Не очень. Просто я увидел, с каким удовольствием ты читаешь, и решил в свободное время попробовать сам. Ты против?

   — Что ты, Мис! Читай сколько хочешь. Но скажи, ты хоть что-нибудь понимаешь? — Эпикур невольно повторил слова, сказанные когда-то Памфилом ему самому.

   — Кое-что, — уклончиво ответил Мис. — Какие-то споры с давно умершими мудрецами. По-моему, это нечестно, нападать на людей, которые не могут ответить.

Аристотель действительно, приступая к обсуждению любого вопроса, обычно разбирал и критиковал мнения предшественников.

   — Я думаю, ты не прав, — сказал Эпикур, — жизнь мыслей совсем не то, что жизнь людей. Мудрецы умерли, а мысли их живут, и живут только потому, что кто-то заново передумывает их, возражает или соглашается, хвалит или высмеивает.

   — Пожалуй, так, — согласился Мис. — Это вроде финикийской веры, что душа умершего живёт, пока живые его помнят.

Эпикур вспомнил Памфила с его сомнениями и страхами и подумал, что в этой финикийской вере много разумного. Что бы ни ждало душу умершего в загробном царстве, она продолжает и земное существование. И если ушедший оставил в памяти знавших его заметный след, то он ещё долго будет жить среди них, влияя на их мысли и поступки.

Давно уже были извлечены из холщового футляра купленные по случаю книги старых, живших столетие назад философов-физиков. Далеко на западе, в сицилийском Акраганте, жил Эмпедокл, знаменитый врач, политик и поэт. На востоке, в малоазийских Клазоменах, родился Анаксагор, но учил здесь, в Афинах, был другом Перикла и, может быть, учителем Сократа. Обе книги назывались «Пери фюсе» — о природе.

Ночью, откинув дверную завесу, Эпикур вышел в темноту под почти чёрное, усеянное звёздами небо. От нагретой за день глины двора в прохладную высь текла теплота, стрекот цикад наполнял воздух. Эпикур прислонился спиной к стволу старого тополя и замер, любуясь небесными огнями. Было новолуние, скоро в лучах вечерней зари покажется тонкий серпик, и наступит боэдромион, возвещающий конец лета.

«А как же всеобъемлющее небо? — повторил Эпикур про себя слова Платона. — Было ли оно всегда, не имея начала своего возникновения, или же оно возникло, выйдя из некоего начала?» Аристотель соглашался с первым мнением, считая мир неизменным и вечным, а Платон признавал вечно существующим только демиурга, построившего нашу Вселенную.

Их предшественник Эмпедокл считал вечно сущим богом сам мир, но мир этот как бы непрерывно творил себя.