Эпитафия шпиону. Причина для тревоги

— Разорвал носовой платок на несколько частей и скатал маленькие тампоны вроде тех, что кладет в рот зубной врач. Сунул за щеки. Меня чуть не вырвало, пока я шел по платформе. А еще я немного подбрил брови. — Он встал. — Подождите минутку, хочу купить газету.

Когда он вернулся, я успел сделать несколько глотков кофе и немного остыл — как психологически, так и физически. Вид у Залесхоффа был серьезный.

— Что случилось?

Он протянул мне газету. Синеглазый носильщик не соврал — к моему описанию прибавили описание Залесхоффа. Предполагалось, что мы все еще в окрестностях Тревильо. Однако газета вышла несколько часов назад.

— Не понимаю, — сказал я, — каким образом это ухудшает наше положение.

— Не ухудшает. Но меня волнует то, о чем они не написали.

— Например?

— Там, внутри, кое-что может вас заинтересовать, — промолвил Залесхофф. — Третья страница, вторая колонка сверху.

Я нашел заметку, о которой он говорил. Короткий абзац под заголовком «Полиция предполагает самоубийство».

Там сообщалось следующее:

Милан, пятница.

Поздно вечером позади дома на Корсо ди Порта-Нуова была найдена женщина. Она получила серьезные травмы, по всей видимости, выпав из окна пятого этажа. По дороге в больницу женщина умерла. Слуга, Риккардо Фиабини, опознал в погибшей синьору Вагас, жену генерал-майора Дж. Л. Вагаса из Белграда, хорошо известного в музыкальных кругах. В данное время генерал находится за границей.

Я поднял взгляд на Залесхоффа.

— Зачем она это сделала?

Он пожал плечами.

— Она была сумасшедшей, а когда Вагас уехал… Кто знает, что происходило у нее в голове. — Он умолк и посмотрел на меня. — О чем вы думаете? Хотите прислать венок?

— Нет, — медленно произнес я. — Пытаюсь представить, придет ли Риккардо на похороны.

* * *

Сразу после открытия магазинов мы купили все необходимое и в начале десятого сели в медленный «пассажирский» поезд до Виченцы, который прибыл туда в половине одиннадцатого. Из Виченцы автобусом вернулись в Травернелле, откуда на поезде доехали до Тревизо. Попытку запутать следы мы повторили в Кастельфранко, а потом в Казарсе. В Удине нам удалось попасть только вечером, в половине десятого.

Весь день я волновался. Вокзалы усиленно охранялись, и мы пребывали в постоянном страхе, что в любую минуту у нас потребуют документы. Моросивший с утра мелкий дождь скоро стих, стало солнечно и очень тепло. Отъезжая от станции, мы склоняли головы на грудь и засыпали, но каждый раз, вздрогнув, просыпались, когда поезд замедлял ход у светофора или на стрелке. От усталости глаза слезились и болели. Мои страдания усиливала пара очков с толстыми стеклами, которые Залесхофф купил на уличном прилавке; я практически ничего не видел, если смотрел не поверх, а сквозь них. Вдобавок ко всему у меня начался приступ изжоги. Залесхофф в одиночестве съел ленч из бумажного пакета. Единственным достоинством нашего путешествия стало то обстоятельство, что большую часть времени в купе мы были одни.

В Удине мы оставили чемоданы в камере хранения.

— Уже готовы что-нибудь съесть? — спросил Залесхофф, когда мы устало брели с вокзала.

— Можно попробовать омлет.

— Тогда пойдем поищем местечко, где нас покормят. Не спешите, у нас масса времени.

Я застонал.

— А если найти маленькую неприметную гостиницу, где можно провести ночь, не предъявляя паспортов? Конечно, мы сегодня пару раз дремали, однако мне позарез нужна кровать. Спина болит так, словно в ней просверлили дыру.

— У меня тоже. Но вы прекрасно знаете: чем неприметнее гостиница, тем больше шуму там поднимают из-за паспортов. Хотя если вам известно такое место, идемте. В противном случае… — Он пожал плечами. — Сегодня мы потратили много денег на разные разности. Нужно дождаться утра, когда откроются банки, а иначе мы окажемся на мели.

— Наверное, полиция…

— Нет. У меня счет на другое имя в римском отделении Индустриального банка. Я попросил Тамару написать письмо в Рим от имени этого человека и попросить перевести деньги в местное отделение.

— Если я не ошибаюсь, ей придется подделать подпись.

— В точку. Именно так она и поступила.