Эпиталама

Проснувшись на следующий день, Берта с тягостным чувством вспоминала этот вечер. Она винила себя в том, что проявила смешную слабость. Мысль о предстоящей встрече с Андре была ей неприятна. Она, конечно, могла принять его как обычно и этим показать, что уже не помнит об их вчерашней беседе, но вот вернуть назад вырвавшуюся у нее в момент откровения тайну она не сможет уже никогда. «Как все-таки мало надо для того, чтобы женщина открыла сокровенные глубины своей души!» — подумалось ей.

Однако, припоминая детали вчерашнего вечера, она обнаружила, что в основном говорил один Андре. Разве произнесла она хотя бы одну сомнительную фразу, когда лежала в шезлонге или когда они гуляли по аллее, или сидели под пихтой? Она доброжелательно слушала Андре. Да, он заметил ее слезы, но ее грусть можно объяснить самыми различными причинами. Ведь это же он в конце концов объяснился ей в любви.

Успокоившись, Берта снова повторила про себя: «Если бы вы знали, как я вас люблю!» Ей вспомнились интонация его голоса, непривычная выразительность взгляда, и она вновь поддалась власти монотонной мечтательности, заполненной одним-единственным, постоянно возвращающимся образом.

Она встала с постели, сбросила с себя ночную рубашку, подобрала вверх волосы и, еще раз взглянув в зеркало, направилась в ванную.

Потом она надела пеньюар, села перед зеркалом и, откидывая голову вслед за движением руки, стала расчесывать разметавшиеся кудри. Она не думала больше ни о своих страданиях, ни о несправедливости, ни о муже. Она вновь видела перед собой господина Ле Куэ, платье, которого она носила в одну из зим.

Она протянула руку к столу, чтобы взять из-под коробки с почтовой бумагой пролежавшей там уже два месяца роман. Она вспомнила, что собиралась написать письмо Альберу. «Ладно, напишу как-нибудь в другой раз», — решила она, раскрывая недавно купленную книгу и листая самые последние страницы.

Держа в руке пилочку для ногтей, она подошла к окну и увидела сидящую под каштаном Эмму. «Она все время думает о своем горе, — подумала Берта. — Кому это нужно, такое долгое отчаяние? Когда успокаиваешься, появляется ощущение вины; а ведь защищаешься, по сути, от жизни, которая так хорошо исцеляет».

Она вернулась к зеркалу, села, взяла щетку и вновь принялась расчесывать волосы немного усыпляющими движениями; поставив на стол локоть и уставившись в одну точку, она вновь увидела взгляд Андре и услышала его голос.

«Он — настоящий ребенок», — мысленно сказала она себе, пытаясь отогнать видение. Она встала и посмотрела в окно на голубое небо над деревьями. Ей казалось, что приятный утренний воздух наполнил ее сердце смутной радостью. Напевая, она выдвинула один из ящиков, выбрала очень тонкие белые чулки и стала медленно одеваться, придирчиво оценивая мельчайшие детали своего туалета.

— Мне не нравится, Селина, как сделаны эти туфли, — сказала она горничной, когда та вошла в комнату, чтобы забрать поднос.

— Мадам, у вас есть лента для передника малышки? — спросила Селина, поднимая туфли и внимательно разглядывая их со всех сторон.

В самом деле, у нее же есть дочь… Она о ней даже и не думала. Откуда у нее сегодня такая беззаботность, такое ощущение легкости и покоя, такое обновление сердца, обращенное только к себе, все равно как в отрочестве, когда человек занят исключительно собственной персоной? Ей показалось, что сегодня впервые со времен детства она ни о чем не думала.

— Наденьте ей передник с кружевами, — сказала Берта, чтобы отделаться от бонны.

Через приоткрытую дверь в комнату маленькими, семенящими шажками вошла дочка.

— А вот и мы пришли!.. Ну, не стой здесь, — сказала Берта, мягко, кончиками пальцев, дотрагиваясь до детской головки и подталкивая дочь к выходу. — Иди, поиграй с Селиной.

Выходя из дома, Берта почему-то подумала, что сегодня Андре придет в одиннадцать часов. Она пересекла террасу и подошла к Эмме. Детская ватага кричала, что есть мочи: «Белая кошка! Белая кошка!»; маленькая Мари кинулась сначала в юбки Берты, потом покружилась вокруг своей тетки, а затем побежала в дом, преследуемая Рене.

— Я разрешила им поиграть утром, — сказала Эмма, когда Берта усаживалась возле нее на скамейку. — Такая хорошая погода. Позанимаются после обеда. А вот и Андре.

— С самой дороги слышно, как кричат ваши дети… Я проходил мимо и решил заглянуть к вам на минуту, пожелать вам доброго утра… Я не задержусь, — сказал Андре.

Он сел возле Эммы, словно боялся глядеть на Берту.

Маленький Жан принес ему свою тряпичную утку; Андре смущенно держал в руках игрушку и улыбался ребенку.

— Ты уже не играешь со своим поездом?

Лицо Андре было видно Берте, только когда он наклонялся к ребенку. Его замедленные жесты, его немного приглушенный голос, паузы, его мечтательный, какой-то даже зачарованный вид могли вполне свидетельствовать о том, что мысли его сейчас всецело сосредоточены на ней.

— Вы не поедете на этой неделе в Фондбо? — спросил он, впервые взглянув на Берту.

— Я виновата перед ними; скорее всего, я навещу их завтра.

— Хотите, я подвезу вас в своей коляске?