Эпиталама

— Вот так-то, мадам, — сказал Морисе, усаживаясь рядом с Бертой. — Старики вроде меня ложатся спать рано.

— И я уверен, что спите вы плохо, — говорил Альбер, наклонившись к Морисе и дружелюбно глядя на него.

— Очень плохо.

— Париж вам вреден.

— А вон сидит Николье, — сказал Морисе, окидывая взглядом зал. — За колонной.

— Николье? В самом деле? — спросил Альбер.

Он повернулся к Берте:

— Посмотри туда. Мужчина, который сидит за колонной, и есть Николье.

Быстрым движением обернувшись к Морисе, он спросил:

— А двух женщин, что пришли с ним, вы знаете?

— Одна из них — его любовница, Валентина Мишель. С нее он писал свои драмы. Ну а другая… Теперь с ними ужинает малышка Берни. Пересядьте вон туда; оттуда вам будет лучше видно. Эта малютка просто прелесть. Они ее выдают за племянницу Валентины. Так удобнее.

Морисе говорил тихо, однако Берте было отчетливо слышно каждое его слово.

Она слегка отклонилась назад и, словно смутившись, отвела взгляд.

— А она не такая уж малышка! Отнюдь! — громко говорил Морисе, отчаянно всхлипывая от смеха.

Альбер проявлял живой интерес к его словам и разговаривал с ним без тени смущения. Берта подумала: «Конечно, ему такое не в новинку; молодость у нас прошла по-разному»; ее взгляд блуждал по этому залу наслаждений, где мягкий свет абажуров лился на обнаженные блистающие плечи дам. Она то и дело оглядывалась на сидевших за соседним столиком смуглого мужчину и женщину рядом с ним и вспоминала, как учили их, молодых девушек, умению держать себя, оберегая свою женскую честь, и с горечью отмечала, что самые хорошенькие и наиболее изысканно одетые женщины являются не более чем развлечением для мужчин.

— Ну, я вас покидаю, — сказал Морисе, вставая.

Официант унес чашки, накрыл стол чистой скатертью и поставил перед Бертой вазочку с клубникой.

Альбер взглянул на клубнику.

— Подожди-ка, — сказал он. — Я, пожалуй, выкурю еще одну сигарету. А не заказать ли нам шампанского? Розового, оно чуть послаще обычного. И по небольшой отбивной? Отбивные у них тут просто великолепные.

— Гарсон! — крикнул Альбер, поднимая вверх палец.

По проходу между плотно стоящими столиками, позади двух горделиво шествовавших женщин неприметно, словно крадучись, мелкими шажками скользил Николье.

— Отличное шампанское, не правда ли? — спросил Альбер. — Я подумал, что сладкое тебе понравится больше.

Под убаюкивающие звуки вальса он откинулся на спинку стула, отпил глоток шампанского и задумался о своей речи в защиту Шаванна. У него было такое ощущение, словно его мысли в этой пропитанной музыкой атмосфере стали вдруг более отчетливыми и живыми, а все женщины вокруг показались хорошенькими, и он, довольный собой, повторял про себя первые фразы будущей речи.

Он наклонился к Берте:

— Видишь невысокого мужчину возле двери, того, что пишет письмо? Это Артон. Я смотрю, тебе здесь не очень нравится. Попробуй-ка эту клубнику. Она такая же красивая и безвкусная, как здешние женщины.

— Нет, мне здесь очень весело.

Музыкант в красном пиджаке, со скрипкой под мышкой остановился возле их столика, с загадочным видом приветствуя их.

— Может, хочешь персик? Скажи, чего тебе хочется? Ты думаешь о чем-то таком, о чем не желаешь мне рассказывать. Я знаю.

— Да нет же, уверяю тебя… Я всем очень довольна…

— Ну поведай мне.

— Это такой пустяк. Ты будешь смеяться.

— Скажи мне шепотом, — говорил он, по-прежнему наклонившись к ней и глядя на нее с нежностью.

— Обыкновенный пустяк. Одно воспоминание…

Ей хотелось бы говорить об этом легким, безразличным тоном, но неожиданно голос изменил, и она сказала серьезно:

— Я думала о той женщине, твоей знакомой… Ну, о той женщине, о которой ты мне рассказывал однажды у Кастанье.

— Вот те раз!

— Насколько я поняла, она была другом вашей семьи. Ты ведь ее встретил в Сен-Мало.

— Ну и странные же тебе приходят мысли! — сказал Альбер, проводя рукой по векам.

— В общем, ты об этом очень мало мне рассказывал.

— Черт побери! Ну стоит ли сейчас копаться в событиях пятнадцатилетней давности? Причем в событиях, которых на самом деле даже никогда и не было!.. И из-за этого ты уже целый час такая грустная?

— Я вовсе не грустная. Но зачем говорить, что той истории никогда не было, если ты сам мне о ней уже однажды рассказывал?

— Лет пять или шесть тому назад я рассказал тебе об одном пустяковом приключении. Я помню, что оно не произвело на тебя никакого впечатления, и мне пришлось даже приукрасить его, чтобы не выглядеть в твоих глазах простофилей. А сегодня ты вдруг ни с того ни с сего вспомнила о нем. Почему именно сегодня?

— Я, конечно, понимаю, что в той истории не было ничего серьезного, но как-никак она все-таки длилась целую зиму!

— Это я тебе сказал, что она длилась целую зиму? Если честно, то меньше недели. Только зачем все-таки возвращаться, и именно сегодня, к этому совершенно не интересному, давно забытому эпизоду?

— Ты меня не понял, — сказала Берта ровным тоном. — Я же не придаю никакого значения этому воспоминанию. Мне просто интересно, почему ты отказываешься говорить об этом.

Разглядывая складку на лбу Берты, Альбер упрямо, напряженно молчал.