Эпицентр

Да и зачем так далеко ходить: проблема мародерства была и, например, в Чернобыле, только до армянского землетрясения уровень гласности еще не позволял говорить об этом. А может, и правильно, что не говорили. Есть какой-то нравственный изъян во всяком разговоре о недостатках, когда речь идет о пострадавшем народе. В самом деле, нравственно ли судить, оценивать народ, когда ему надо оказывать помощь? Однако что делать!.. Мы ничего не поймем и никаких уроков не извлечем, если забудем, что это произошло именно в Армении.

* * *

Если вы не обдумали прежде в собственной голове всего положения того человека, которому хотите помочь… он не получит большого добра от вашей помощи.

Н. Гоголь

Отцы, несущие тела детей на стадион. В этом замкнутом мире, который называется Спитак, самым обыденным и, страшно подумать, естественным делом стало погребение. Погребение почти без ритуалов и вовсе без ритуалов, погребение, потрясающее только в первый момент, когда ты еще человек со стороны, или потом, когда уже уедешь отсюда и вновь станешь человеком со стороны. Но когда ты здесь, в этом мире с названием «Спитак», то — в это трудно поверить — бесконечные похороны перестают разрывать каждый раз душу. Общая тягостная, давящая, пропитанная пылью и тленом атмосфера словно втягивает в свое какое-то полуоцепенение, полудвижение всех, кто хоронит своих, чужих, кто никого не хоронит, а только присутствует при этом. Лишь изредка это оцепенение нарушается каким-нибудь опомнившимся, вырвавшимся из общего размеренного течения сердцем человека, который вдруг забьется и заголосит над гробом или прикрытым тряпьем телом, но на него тогда обратят внимание, возьмут под руки, скажут какие-то слова или просто нальют водки, чтобы эта ядовитая жидкость размягчила на миг спазмы надорванного сердца и дала вытечь со слезами излишкам взбунтовавшегося горя.

И вновь все вовлекается в это уму непостижимое, адское — другого слова не подберешь — умиротворение…

Так было и в Ленинакане, и в Кировакане, и в Степанаване…

Но вот в Ереване спустя несколько дней вновь больше всего разговоров уже не о землетрясении. Вновь постепенно на первый план стали выходить межнациональные отношения. Несанкционированный митинг. Возмущение со стороны военного командования: как понять? в такое время? Возмущения со стороны гражданского населения — нас не хотят понять…

Но и в самом деле, как понять вообще способность в эти декабрьские дни говорить и думать о чем-то ином, не связанном прямо с гибелью людей в зоне бедствия? Прохожий на площади у оперного театра объяснил это так:

— А нам, армянам, не привыкать к трагедии, вся жизнь армянского народа — сплошная цепь трагедий.

Я вспомнил об этом разговоре уже в Москве. В предновогодний вечер ко мне домой зашли армянские юноши — московские студенты, с которыми я познакомился в Ленинакане, куда они выезжали для оказания помощи. Посидели, поговорили. Я предложил остаться, вместе встретить Новый год, предупредив, что у нас не будет в этот раз никакого веселья. Ребята отказались, поначалу объяснив это нежеланием портить праздник. Когда же я стал уверять, что у нас в этот год не может быть никакого праздника, один из юношей произнес потрясшее меня объяснение.

— Нет, мы должны быть в эту ночь со своими. За долгую историю армяне не только привыкли к горю. Мы полюбили горе. Армяне любят горе. Кто этого не поймет, тот ничего не поймет в Армении и в ее народе…

Вспомнились слова армянской похоронной песни, которую плакальщицы исполняют для матери умершего:

Твой не мертв, не мертв сынок:
Розы он сорвал цветок,
Положил себе на грудь —
В сладком запахе заснуть!

Едва ли у какого народа можно найти столь изысканно-сладострастное и вместе с тем сладостно-умиротворяющее по отношению к смерти произведение искусства… А может быть, армянскую душу только русская душа и может понять. Это ведь мы в апофеоз самого знатного веселья вспоминаем, как «в той степи глухой замерзал ямщик».

Хотя есть одна черта, которую современному, так скажем, среднему русскому человеку трудно преодолеть в понимании армянина. За время многолетнего провала в нашей исторической памяти мы слишком привыкли относиться к истории в лучшем случае как к книжке с картинками. Даже теперь, когда мы говорим о возрождении интереса к истории.

В Армении никакого интереса к истории, в нашем понимании, нет! Хотя история здесь на каждом шагу. И в этом нет никакого противоречия. Здесь ею не интересуются — в Армении историей живут, точнее живут исторически.