Эпизод 2. Антиканон

— Значит, времени остается очень мало.

— У меня тоже, — он пожал плечами.

— Ну, хорошо, — ответила Падме. — Может быть, я ничего не понимаю в тактике и стратегии. Но вот что скажу: если вы победите, скомпрометировать ваших командиров будет очень трудно.

— Будут потери. Высокие. Неприемлемые для победы.

— Вот как. Значит, Палпатин так легко жертвует флотом ради того, чтобы протащить своих кукол в Совет Безопасности?

— Не он.

— А кто?

— Я.

— Еще лучше, — выдохнула Падме. — Тебе не страшно?

— Страшно.

— А если… нет?

— Что нет?

— Если вы проиграете. Если ты, — она выделила это слово, — проиграешь. Как это… «жизнь меня зачеркнет»?

— Да.

Падме вдруг выпрямилась, поднялась и подошла к окну.

— Как же сейчас быстро темнеет, — сказала она в лицо сумеркам за транспаристиловой маской. — Пойдем куда-нибудь. Не хочу сейчас здесь сидеть.

Вслед за Падме из квартиры вышел Скайуокер.

— А тот бар, где хозяин — гибрид? — спросила она, усевшись во флаер. — Это далеко?

— Не очень. Где-то час пути.

— Ну и отлично.

Флаер осторожно заскользил по воздуху. Скайуокер заметил, что Падме откинулась на спинку сиденья. Закрыла глаза. Он решил, что не будет ей мешать.

Да и самому ему хотелось разобраться в том, что он только что…

… натворил, наделал, сделал, совершил, добился, достиг.

Много слов. Ни одного точного.

За все время полета Анакин так и не придумал определения сегодняшнему дню. Он все больше вспоминал ее реакцию на его слова. Вспоминал, как ее лицо вспыхивало то надеждой, то раздражением, угасало в недоверии и смягчалось под улыбкой.

— Ты спишь? — спросил он.

— Нет.

— Мы на месте.

Падме резко выпрямилась, выскочила из флаера. Кантину она сразу узнала, и обрадовалась, что посетителей в этот вечер было мало.

— Мы у тебя постоянные клиенты, — напомнил хозяину Скайуокер.

— Здрасте, — промычал гибрид. Большой радости в его голосе, впрочем, не обнаружилось.

Меню здесь по-прежнему не существовало. После недолгих переговоров на столе появилось кофе и одна на двоих тарелка с тоненьким соленым пирогом, порезанным на восемь неравных частей.

— Это можно есть? — спросила Падме.

— Ни в коем случае, — убедительно сообщил Анакин, — лучше оставь все мне.

Она хмыкнула. Нарочно выбрала кусок побольше, свернула трубочкой и с аппетитом принялась за него.

Вот еще одна Падме, подумал Скайуокер. Которую я не знаю. Или знаю плохо.

Или все та же самая?

Такая, которая могла обхватить себя руками от холода и споткнуться на фразе «такое не то…» про верховного канцлера, сваять из трепа серьезный материал для издания и вкусно облизать соус с пальцев, пригласить в гости, а на следующий день сказать гостю, что это он сам напросился, и одновременно найти повод пригласить снова.

Не королева, нет. Не манерная четырнадцатилетняя кукла в наряде, скрывающем угловатость вместе с живым человеком.

Просто женщина.

Такая, которая иногда — если ей захочется — может побыть королевой. И остаться собой.

— Мне нравится, — провозгласила Падме. — Ты здесь прямо из госпиталя?

— Нет. Я не хотел там долго задерживаться.

— У вас ведь был и второй раненый?

— Был.

— А кто он?

— Штрафник. То есть, теперь он снова офицер, — поправился Скайуокер.

— Офицер флота?

— Нет, пилот эскадрильи на «Виктории». Вообще он должен был бы стать комэском. Я надеялся, что штаб даст нам третью эскадрилью, только пока с этим глухо. Так что этот парень остался простым пилотом.

— И что, он не обрадовался?

— Наоборот, — Анакин пожал плечами.

— Поняла: ты бы на его месте не обрадовался.

— Не знаю. Ему просто нравится летать. Мне тоже, — к фразе прицепился выразительный хмык.

— Только иначе.

— Да.

— Что тебе еще нравится?

— В каком смысле?

— В прямом. Ты сказал, что любишь летать. А еще?

— Не знаю.

— Раньше тебе нравилась техника.

— И сейчас нравится. Только вполне хватает приборных панелей на мостике.

— Я имела в виду до войны, — уточнила Падме.

— До войны? — Анакин покачал головой. — Я почти не помню, что было до войны.

Он не соврал. Смотрел на те времена словно сквозь пелену. Только пелена была разноцветной. Синяя — цвета кадетской формы, грязно-зеленая — цвета службы во внешних регионах, белая — цвета колонн Храма. А была еще желтая пелена, эдакое толстое покрывало, которое ни в коем случае нельзя было приподнимать, потому что за ним пряталось слишком много всего — лавка старьевщика, и коробки с металлоломом для сортировки, и другие коробки с совсем безнадежным хламом, и склад двигателей, а еще ворованные детали и разбитый на гонках кар, и…

… он всегда знал, когда мама вернется домой…

… ряд глиняных жилищ, туповатый дроид, и кантина в Мос-Эспа, контрабандисты, джавы, Киттстер, вкус воды на высохших губах, два солнца над головой и мелкое раскаленное крошево под босыми ногами…

… голос, знакомый голос, мама зовет ужинать…

… маленькая почти взрослая девочка, и маленький совсем уже взрослый мальчик, неуклюжее ушастое существо и рядом с ним — странный длинноволосый незнакомец, а потом первые и последние выигранные гонки, победа и…

… ни о чем не жалей!

… тревожная ночная пустыня и череда скал, синее пламя в руке и куски тел под ногами…

… и погребальный костер.