Эпизод из жизни деревенской дамы

 Самоваръ былъ поставленъ на ломберномъ столѣ, разложенномъ противъ боковаго дивана. Анюта разливала чай. Человѣкъ разносилъ чашки и стаканы на большомъ подносѣ. Многіе изъ присутствующихъ подходили сами къ столу, брали булки, крендели, лимоны, или смородинный морсъ, поставленные на столѣ, и говорили нѣсколько словъ прекрасной хозяюшкѣ, или Маврѣ Даниловнѣ, которая подсѣла къ столику съ своею чашкою, вѣроятно для того, чтобъ Аннѣ Петровнѣ было не такъ скучно, Ладошинъ, выпивъ первый стаканъ, также подошелъ къ столу.

 -- Вы такъ щедры, Анна Петровна, что я долженъ просить васъ класть поменьше сахара.

 -- Вы вѣрно пьете со сливками?

 -- Никогда! развѣ только лѣтомъ, когда сливки особенно хороши.

 -- Ахъ! не говорите этого.

 -- Что же тутъ для васъ непріятнаго?

 -- Это мнѣ напоминаетъ, что лѣто ужь прошло.

 -- Какъ-будто вы не любите зимы! А балы?

 -- Да, если еще поѣдутъ въ городъ. Да вѣдь до того какъ еще долго, а теперь -- эта несносная осень.

 -- Осень, какъ нынѣшняя! Грѣхъ вамъ, Анна Петровна. Тепло, какъ въ маѣ. Вы не гуляете?

 -- Какъ можно! бабушка боится простуды.

 -- Какъ-будто все надобно съ нею?

 -- Я цѣлый день съ нею.

 -- А вечеромъ? Ныньче чудесные, теплые, свѣтлые вечера...

 Ладошинъ смотрѣлъ пристально на молодую дѣвушку и съ какимъ-то совершенно особеннымъ выраженіемъ. Онъ стоялъ такъ, что никто изъ общества, кромѣ Анны Петровны и, можетъ-быть, Мавры Даниловны, не могъ видѣть лица его.

 -- Не-уже-ли вы никогда не выходите въ садъ полюбоваться лунной ночью? продолжалъ онъ.

 -- Да... Анюта поставила чашку на подносъ, который держалъ передъ нею человѣкъ, и хотѣла наливать сливки.

 -- Барышня... вѣдь это... гостю-съ, прошепталъ человѣкъ.

 Анюта поставила молочникъ на столъ.

 -- Барышня! сливки-съ...

 -- Господи Боже мой, да что ты?

 -- Сливки изволили забыть-съ.

 Мавра Даниловна вступилась въ дѣло и поставила молочникъ на подносъ.

 -- Да, продолжала Анюта, накладывая сахаръ въ другія чашки:-- теперь съ-тѣхъ-поръ, какъ бабушка здѣсь, я выхожу иногда походить... съ Агаѳьей Ивановной... когда бабушка заснетъ...

 Лицо Ладошина выразило необыкновенное удовольствіе.

 -- И прекрасно дѣлаете, сказалъ онъ:-- воздухъ такъ хорошъ... это очень-здорово...

 Въ это время Татьяна Васильевна громко позвала его.

 -- Не правда ли, Владиміръ Григорьичъ, что Софьюшка сегодня необыкновенно-блѣдна! сказала она.-- Право, мнѣ кажется, что она нездорова.

 -- Я всегда блѣдна, тётушка.

 -- Да не такъ же. Это правда, что ты часто пугаешь меня своею блѣдностью; но сегодня это ужь изъ-рукъ-вонъ, не правда ли, Владиміръ Григорьичъ?

 -- Софья Павловловна, можетъ-быть, въ-самомъ-дѣлѣ нездорова?

 -- Головная боль, но совершенно-незначащая. Я не знаю, что это такъ тревожитъ тётушку.

 -- Признаюсь, не люблю блѣдныхъ лицъ. Она обратилась къ Анютѣ, которая, не замѣчая того, заботливо наливала въ чашки, наклона личико, въ-самомъ-дѣлѣ въ эту минуту румяное, какъ заря. Татьяна Васильевна съ торжествующимъ видомъ взглянула на дѣвушку, потомъ на Софью Павловну и, обращаясь къ Ладошину, продолжала:-- люблю свѣжія личики. Что дѣлать! выросла и состарѣлась въ деревнѣ.

 Ладошинъ былъ въ довольно-затруднительномъ положеніи.

 -- Свѣжесть уже тѣмъ мила, что она признакъ здоровья, сказалъ онъ...

 -- И веселаго, открытаго нрава, примолвила Татьяна Васильевна.

 -- Я не знаю, были ли вы на экспозиціи 18.. года, продолжалъ Ладошинъ, обращаясь къ Софьѣ Павловнѣ и какъ-будто не вслушавшись въ послѣднія слова Татьяны Васильевны: -- тамъ былъ портрету дамы необыкновенно-блѣдной, но столько выразительной, что передъ нимъ всегда была толпа...

 -- Можетъ-быть, знатная какая, замѣтила Татьяна Васильевна.

 Софья Павловна улыбнулась.-- Или портретъ работы хорошаго художника? Вы не помните...

 -- Вотъ ужь вздоръ-то, сказала Татьяна Васильевна.-- Ваши хорошіе художники иногда такъ пишутъ, что просто ни на что не похоже. Кисть хороша! да мнѣ-то что до этого? По мнѣ было бы похоже. Вотъ я отдала мальчика къ живописцу,-- я терпѣть не могу держать дворовыхъ ребятишекъ дома; были двое сиротокъ; я и отдала одного къ сапожнику въ годы, другаго къ живописцу: вѣдь все дома нужно. Этотъ живописецъ написалъ портретъ нашего священника приходскаго: ну, просто живой. Мнѣ говорятъ, что это гадко написано. Ахъ, мои батюшки! да мнѣ-то что за дѣло, если всякій, кто ни взглянетъ, въ мигъ узнаетъ?

 -- Я не знаю, что вамъ вздумалось отдавать живописному учиться, Татьяна Васильевна, замѣтилъ одинъ изъ гостей.-- Это совсѣмъ не выгодное ремесло.

 -- Э, батюшка! въ домѣ все нужно; я люблю, чтобъ все дѣлалось дома. Это вѣдь ныньче все у Нѣмцевъ, да у Нѣмцевъ. Мы старинные къ этому не привыкли.

 -- Да вотъ у Кортоминыхъ недавно сдѣлали дрожки-пролётку дома, а право, не хуже нѣмецкой работы. Превосходныя!

 -- Немножко-тяжеленьки, замѣтивъ Ладошинъ.

 -- Да что же-съ? Лошади есть. А по нашимъ дорогамъ, легонькія-то, смотришь, и не годятся. Вотъ петербургскія-то, какъ у Леонтья Андреича намеднясь: поѣхалъ черезъ гать, а они и кракъ!

 Софья Павловна вздрогнула и еще ниже опустила къ пяльцамъ голову.

 

XXI.