Эпизод из жизни деревенской дамы

 Въ-самомъ-дѣлѣ, вечеромъ, возвратясь на временную квартиру, онъ вспомнилъ свое обѣщаніе и, спросивъ листъ бумаги, принялся писать. Но для этого надобно было перечитать письмо Вѣры Дмитріевны; вмѣстѣ съ нимъ, онъ вынулъ и другое, адресованное на имя Софьи Павловны. Очень-натуральная мысль посмотрѣть, нѣтъ ли какихъ-нибудь поясненій по дѣлу, о которомъ писала Вѣра Дмитріевна, въ письмѣ ея къ женѣ, заставила его сорвать печать и пробѣжать первыя строки, ища глазами того, что могло относиться къ дѣлу; пробѣжавъ до конца, онъ прочиталъ въ другой разъ. Вотъ, что было въ этомъ письмѣ:

 "Прости мнѣ, Софья, если дружба дѣлаетъ меня нескромною. Съ нѣкотораго времени душа твоя для меня закрыта; отъ чего? этого я не съумѣю понять" (слѣдуетъ объясненіе въ самой нѣжной и постоянной привязанности съ незапамятныхъ временъ). "Я не могла не замѣтить, что происходило въ душѣ твоей: и могло ли это укрыться отъ меня? Одинъ разъ я даже намекнула тебѣ о томъ, у Кортоминыхъ, но ты приняла слова мои такъ странно, "что я рѣшилась не говорить тебѣ болѣе. Я видѣла ясно, что ты не желаешь откровенности. Быть-можетъ, боишься? чего? нескромности? Богъ тебѣ судья, Софья! Осужденія?-- такъ, правда, я не могу оправдывать подобнаго чувства. Но можетъ ли быть страшенъ судъ дружбы? Кто скорѣе ея найдетъ оправданіе и, если еще можно, кто скорѣе предостережетъ? сколькихъ слезъ стоила мнѣ твоя скрытность! Я видѣла твои страданія и не смѣла говорить; я ждала одного твоего слова...

 "Вдругъ, узнаю, что онъ ѣдетъ, говорятъ, что онъ помолвленъ... Не сердись на меня, Софья: это объясненіе было для меня живѣйшимъ лучомъ радости. Его отъѣздъ раздиралъ сердце моей Софьи, но онъ спасалъ ее. Его присутствіе, не смотря на всю твердость твою, погубило бы тебя, потому-что любящее сердце твое могло вовлечь тебя въ проступокъ, а ты не перенесла бы того, я знаю тебя. Душа твоя изнемогла бы подъ бременемъ и малѣйшаго укора. Но теперь, молчаніе было бы для меня преступленіемъ; я должна говорить... Софья! я знаю, онъ дерзокъ, онъ предпріимчивъ, онъ не уѣдетъ, не увидѣвшись съ тобою, можетъ-быть, тайно. Я даже слышала, что сегодня въ двѣнадцать часовъ онъ долженъ быть въ саду твоемъ... Милый другъ! если это правда, умоляю тебя небомъ, на колѣняхъ прошу тебя, откажись отъ этого свиданія. Пускай уѣдетъ онъ! Знаю, ужасна разлука; но, Софья! цѣлая жизнь будетъ тебѣ наградою за минуту твердости. Я хотѣла сама ѣхать къ тебѣ; но присутствіе мое будетъ ли тебѣ пріятно? твоя скрытность со мною заставляетъ меня всего бояться... Призови меня, Софья! позволь мнѣ дѣлить съ тобою твою горесть, плакать съ тобою; не хочешь ты этого -- все равно, позволь только пріѣхать къ тебѣ, видѣть тебя... я буду молчать, если ты этого желаешь; имя И*** никогда не сорвется съ языка моего, я не скажу ни слова о немъ, развѣ ты только сама того пожелаешь... Милая Софья, вся жизнь моя принадлежитъ тебѣ.

 "Жду твоего отвѣта."

 Не беремся описывать, что чувствовалъ Петръ Алексѣевичъ при чтеніи этого письма, которое сначала показалось ему довольно-непонятнымъ. Какъ ни мало тревожился онъ мелочными дѣлами сердца, занятый положительною и серьёзною стороною жизни, однако содержаніе письма было таково, что кровь бросилась ему въ голову. Нерѣдко случалось, что онъ бывалъ недоволенъ женою, ея упрямствомъ, вѣчнымъ противорѣчіемъ и капризами; случалось даже, особливо въ первые годы, что онъ безпокойно смотрѣлъ, когда молодые люди ухаживали за нею. Но въ такомъ случаѣ онъ сердился болѣе на ихъ дерзость, не на нее, и хотя онъ не требовалъ особенной нѣжности отъ своей супруги, однако мысль, что она не любитъ его, или еще менѣе, что можетъ любить другаго, рѣшительно не входила ему въ голову. Всѣ помѣщики, окружавшіе его, равно какъ и городскіе чиновники и даже офицеры, пріѣзжавшіе въ отпускъ, казались ему только ничтожными, и самъ онъ столько былъ доволенъ собою, что эта мысль дѣйствительно не могла ему представиться. И вдругъ, Илашевъ... каммер-юнкеръ, придворный... всего ужаснѣе было то, что Петръ Алексѣевичъ никакъ не могъ втоптать его въ то же ничтожество, въ которое облекалъ и городскихъ чиновниковъ, и сосѣднихъ помѣщиковъ. Какъ онъ ни думалъ, а Илашевъ съ своимъ свѣтскимъ навыкомъ, Илашевъ придворный, котораго онъ даже прочилъ въ зятья себѣ, какъ грозный призракъ возставалъ въ его воображеніи.

 -- Но это чудовищность, это преступленіе, говорилъ онъ:-- тогда-какъ я ласкалъ его, принималъ какъ роднаго, онъ... но что же скажетъ объ этомъ цѣлая губернія, что скажетъ князь Баксановъ?.. И говорятъ, что онъ еще женится на дочери князя!.. и какую же роль заставляли играть меня-самого во всей этой исторіи!..

 Въ-самомъ-дѣлѣ, какая роль для Петра Алексѣевича, помѣщика, доселѣ уважаемаго цѣлою губерніею, кандидата въ губернскіе предводители!