Эпизод из жизни ни павы, ни вороны

Анна Павловна в одну секунду побледнела как полотно и упала на спинку дивана, к величайшему ужасу своего кавалера.

— Полно вам, право! — вскричал он в чистосердечной досаде. — Ну, скажите, ради Бога, чего вы ахаете? Ну, чего?… Разве вы что-нибудь понимаете в политике?

— Ах! Боже мой! чего тут не понимать? Жандармы?…

— Ну хорошо, сударыня, жандармы. А дальше что? Что же из этого следует? Загвоздили вы, с позволения сказать, этих самых жандармов, и тово…

— Ах, оставьте меня в покое, Евгений Нилыч! Что вы меня терзаете! — со слезами в голосе воскликнула Анна Павловна и закрыла глаза.

Евгений Нилыч нервно поднялся с места и несколько раз прошелся по горнице, теребя бакенбарды; потом уселся снова.

— Послушайте, Анна Павловна! Мы ведь не дети; будьте благоразумны… Эти охи да обмороки, извините, пожалуйста, я их не выношу. Моя покойная жена — царство ей небесное! — постоянно вот точно таким образом на диване в истерике лежала… Я снова о Катерине Ивановне. Нехорошо это. Пойдет девушка, положим, в лес одна, а по теперешнему времени дамскому полу с обеих сторон опасность угрожает… Либо они, либо они… Понимаете? Вот что я хотел сказать. А пока вы, сделайте милость, успокойтесь, ибо Катерина Ивановна, может быть, просто в гости пошла. Ручку пожалуйте!

— Ах, Евгений Нилыч! вы меня воскрешаете! Если б вы знали, как я испугалась! Конечно, в гости! Какая ж я! Сама мне говорила: проявился, говорит, Псевдонимов… Еще я удивилась, что она так сказала: не приехал и не пришел, а проявился…

Анна Павловна успокоилась и приняла прежнюю позу, а Евгений Нилыч, напротив, встревожился еще больше и сначала растерянно взглянул по сторонам, потом слазил зачем-то в задний карман, потом вынул из бокового кожаный порт-табак и начал делать папироску из контрабандного (по знакомству) и очень хорошего табаку, рассыпая и с трудом скручивая бумажку: так у него дрожали пальцы. Наконец он закурил, закрылся облаком дыма и спросил:

— А кто это, позвольте узнать, Псевдо… Псевдомонов? так, кажется?

— А этого уж я не знаю: Псевдонимов или Псевдомонов. Только, говорит, «проявился»…

— Та-ак-с… Не спросили, значит? И откуда он, не знаете?

— А разве ее можно о чем-нибудь расспрашивать? Вы ведь знаете… Захочет, сама всё скажет; а не захочет — никакие расспросы не помогут. Впрочем, она у меня умница!

— Но, Анна Павловна, ведь Катерина Ивановна… Гм! гм!.. А как вы думаете, где бы она могла ночевать?

— Она иногда у попадьи ночует, в Дубовках… знаете? Пойдет гулять в лес, засидится, ну и ночует. Я ей это и сама советую. Чем, говорю, возвращаться поздно за четыре версты, так ты уж лучше переночуй. Там же, вероятно, и этот Псевдонимов. Но скажите, Евгений Нилыч, переменила она тему: неужто снова повстание?…

Евгений Нилыч уже настолько успокоился, что мог выразить удивление, лестное для политической проницательности Анны Павловны.

— Вы почему знаете?

— Я не знаю, а спрашиваю. Чему ж и быть, как не повстанью, если… Пережила уж одно, помню! Ах, что ж это будет, Евгений Нилыч!

— Я об этом пока один только догадался, таинственно заявил он, — еще никто ничего не знает. Все бог весть что толкуют! Но вы, Анна Павловна, про себя держите, в секрете. Я тоже никому не говорю… А Катерину Ивановну предупредите этак обиняками… да-а! Так-то!

Евгений Нилыч как будто хотел еще что-то сказать, но не сказал, посидел минуты две, затем взялся за фуражку, поцеловал в последний раз ручку хозяйки и вышел, обуреваемый самыми разнообразными чувствами, догадками и подозрениями.

Анна Павловна снова пересела к окну и углубилась в размышления. Жандармы, Катя, Псевдонимов или Псевдомонов, Евгений Нилыч (очень приятный, в конце концов, человек!..) Было о чем подумать! Удивительнее всего то, что она уже давно предчувствовала что-то недоброе и в последние дни даже хворать начала, хотя заметной болезни у нее и не было. Несколько ночей кряду ей снились пренеприятные сны. Нахлынут массою образы, воспоминания, смешаются в хаотическую группу и повиснут кошмаром. И всё с того времени, когда она впервые узнала, что такое жандармы. Надо сказать правду: эти кавалеры никому не могут доставить удовольствия, несмотря даже на свое обыкновенно щекотливое обращение. Это было во время польского восстания 1863 года. Анна Павловна тогда жила в доме богатого польского помещика, пана Заблоцкого, в его великолепном имении. Приемышем выросла и воспиталась вместе с его дочерьми. Она тогда была молода, хороша собой и… любила! «Что я беззаветно люби-ила тебя-а!..» Очень хорошенький мотив.