Эпизод из жизни ни павы, ни вороны

Да! Большой двухэтажный каменный дом, «палац», среди огромного сада. Чистенькие, желтые дорожки, мраморные статуи, беседка в мавританском стиле, и внизу тихая речка струится. Старые вербы нагнулись над водою и шумят листьями. Пан Заблоцкий, седой старик, с длинными усами и вечно нахмуренными бровями, ходит тяжелою поступью по комнатам и распространяет кругом страх и трепет. Пани Заблоцкая, седая, как и муж, но всегда затянутая в корсет, румяная и надушенная, сидит в гостиной, на бархатной кушетке, с вышиваньем или романом в руках. Вот панны: Леля и Вилюня, потом пожилая гувернантка и, наконец, он, то есть не только наконец, но и прежде всего… Ах, «мечты, мечты! где ваша сладость?…» Много с тех пор воды утекло!.. Впрочем, Вилюня (противная девчонка, чуть-чуть даже косая; она была ровесницей Анны Павловны и звала ее «кацапкой») до сих пор, говорят, молодится и нимало не отказывается от удовольствий… У нее зараз бывает, как рассказывают, до десяти поклонников. Или аптекарша. Кому не известны ее шашни с учителем арифметики? Но Бог с ними! Это все-таки грех…

Раз утром, ровно четыре дня тому назад, Анна Павловна почувствовала такое утомление, что даже с постели не вставала. Совсем как-то раскисла. Это Катя так выражается: «Что, говорит, снова раскисла? И не думай! слышишь?…» У-у, какая суровая! От любви это она… Бедная девочка! Что-то с нею будет после смерти матери? Не умеет она с людьми жить, ох, не умеет! Что на ум взбредет — сейчас и выпалит… Трудно, трудно придется сиротинушке!.. Теперь Анна Павловна получает 15 руб. в месяц пенсиону, после мужа (NB. Надо Кате башмаки купить: совсем изорвала); а дочерям пенсиона не полагается… Правда, она прекрасно шьет и кое-что зарабатывает; но разве этим можно существовать?

Боже, пошли ей всего, всего, на что только может рассчитывать в этой жизни женщина! Дай ей мужа, умного, доброго, прекрасного, богатого, знатного… Бывают ведь удивительные случаи. Положим, проходит какой-нибудь полк, конечно кавалерийский, и даже гвардейский, и останавливается в N. Кто это едет впереди на белом коне? Прелестное, задумчивое лицо, великолепные черные усы и грустные глаза (таков точно и он был, только помоложе!). Это полковник, дослужившийся до этого важного чина благодаря своим необыкновенным талантам, хотя ему нет и тридцати лет. Чуть-чуть до тридцати не хватает. Вот к нему подъезжает седой капитан, с рубцами от ран на честном, открытом лице, и спрашивает:

— Что вы так грустны, полковник?… Но… но… юноша! солдаты смотрят на вас! Вы знаете, как они вас обожают!

— Ах, капитан! отвечает полковник. — Клянусь своей иззубренной саблей!.. Я не трус, вы это знаете! Но мне надоело ратное поле. Я хотел бы отдохнуть где-нибудь в тихой хижине, окруженный ласками и заботливостью любимого существа… Вы знаете, как я богат. Мои замки, имения… Я всё это принес бы ей в дар…

Его звонкий, мелодический голос выражает такую меланхолию, что капитан отворачивается, чтобы скрыть сбежавшую слезу сочувствия, и замечает в стороне Катю. Веселая, улыбающаяся, как сама молодость, девушка идет по улице, в новых башмаках, и несет цветы. Полковник тоже ее заметил — и обмер…

— Капитан, ради Создателя! Я не трушу перед врагом, но здесь я робею…

Добрый, старый рубака! он охотно берет на себя роль посредника.

— Извините, сударыня… mademoiselle… Мои седины дают мне право заговорить с вами…

Ужас какой важный момент!

— Седины! А зачем людей убиваете! Как вам не стыдно!

Боже праведный! ведь она это скажет! ей-богу, скажет!.. Ну, можно ли так? Все удивлены, обижены; но тут на выручку является сам полковник.

— Сударыня, — говорит он, — я вполне понимаю ваше прекрасное молодое чувство, но должен вам заметить, что всё — от Бога… Не нами это установлено, не нами и кончится. (А что? мать не то же самое говорила?) Мы покорные рабы в руках провидения. Но я очень хотел бы поговорить с вами об этом подробнее, потому что очарован вашим умом и красотою…

— Не знаю, как маменька…

Ну наконец-то! Хоть раз в жизни с тактом поступила! На другой день полковник является в полной парадной форме — с визитом.

— Пожалуйте вот сюда… Извините, у нас беспорядок… Позвольте вашу каску: там, на столе, слишком пыльно…

— Не беспокойтесь, Анна Павловна! (щелк, щелк шпорами!) для меня это ровно ничего не значит. Я, сударыня, так полагаю: счастье не в богатстве… То есть достаточно, если одна сторона богата. Что скрашивает нашу жизнь? Одна какая-нибудь минута. Может быть, это восторг любви; может быть, просто разговор, когда мы вдруг почувствовали себя лучше, выше; может быть, поступок, сопровождавшийся даже лишениями… Одна только такая минута остается в памяти, как добрый друг, и дает смысл нашему существованию. Я не понимаю, как можно прозябать затем только, чтобы хорошо есть, хорошо пить, иметь хорошую квартиру и многочисленную прислугу… Мне мало этого. Дайте мне либо полное, безусловное счастье, либо страдания, тяжелые, мрачные, страшные, как смерть!