Эпизод из жизни ни павы, ни вороны

Наталья Семеновна посидела в беседке, прошлась несколько раз по аллее, спустилась в долину, потом поднялась на холм и залюбовалась прекрасным видом. Деревья сбегали вниз густым валом и казались сверху непроходимым, разноцветным кустарником. За высоким забором сада видны были белые домики предместья. На горизонте, сливаясь с зеленовато-голубым небом, синел лес. В одном месте волнистая линия его верхушек прерывалась, и выходило подобие огромных ворот. Туда вела почтовая дорога с редкими тополями по обеим сторонам и вереницей телеграфных столбов. По дороге быстро неслась тройка с двумя путешественниками. Она походила на туманное трехглавое чудовище и как будто выдыхала пламя: такой эффект производили окутавшие ее клубы пыли, пронизанные косыми лучами солнца.

Наталья Семеновна долго сопровождала ее глазами. Ей показалось, что эта тройка

…мчится, улетает,
Куда Макар телят гоняет.

Печальное сердце везде и во всем склонно замечать печаль же. Впрочем, она не раз видела именно макаровские тройки, но они пролетали, как облако, и не оставляли по себе прочного следа в ее воображении; а в эту минуту тройка вдруг стала перед нею могучею тенью, как бы требуя каких-то ответов, объяснений, оправданий.

Легко себе представить смущение бедной девушки от такого пассажа мысли! Ведь тройка — это такая штука, что ее сам черт не раскусит!

Начать с того, что, например, «вечерний звон», настоящий и аллегорический, в существе дела только один из бесчисленных напевов валдайского колокольчика. Когда из-под дуги разносится аллегорический «вечерний звон», когда пристяжные грациозничают и словно на прочие государства оглядываются, а коренник свою линию гнет, то по этой линии распространяется трепет сердец. Тот же звон производит впечатление набата и порождает уже не трепет, а панику, когда со свистом, гиканьем, водкой и гармоникой гуляет-пошаливает удалая шайка разбойничков. (К счастью, теперь этого уже нет, ибо, по закону развития, всё подлежит дифференцированию, то есть размену на мелкую монету.) Серебряною трелью заливается он, когда на санях сидит парочка: она распахнула «шубейку» и, рискуя простудиться, предоставила в его распоряжение «белую грудь», а ему, злодею, и горюшка мало: «так тепло, при-вольно-о-о!..» Еще есть звон свадебный и звон масленичный; звон почтовый и звон заблудившихся путников. Но есть ли где на свете такой ноющий, за душу хватающий погребальный мотив, как звон макаровской тройки? Вообще по величине репертуара грузного немецкого «колокола» даже и сравнивать нельзя с нашим маленьким, да удаленьким колокольчиком!

И это один только колокольчик! А дуга-то — в виде расписанной триумфальной арки! А гужи-то, что и «тащут, и не пущают»! А ямщик-то, всегда сидящий боком! А целая тройка, наконец! Если сказать, что она представляет самую натуральную аллегорию трех главных русских национальностей; что одним концом она упирается в недра истории, а другим соприкасается с местами не столь и столь отдаленными; что, по Гоголю, она везет Россию со стремительностью, от которой мосты дрожат и дух захватывает, а между тем «всё отстает и остается позади», то этим еще почти ничего не будет сказано…

Так ничего не сказала и Наталья Семеновна. А странно как-то… Отчего такое множество разнообразных звонов и чувств? Яркое, чистое небо любовно и ласково глядит на землю и как бы приглашает всех к миру и счастью, а люди предпочли усесться на ту или другую тройку, и у каждого словно повязка на глазах, позволяющая видеть свет Божий ровно настолько, чтобы не вывалиться в ближайшем ухабе… И она сама, Наталья Семеновна… Любовь, роман, Вольдемар… Тяжелая, мучительная путаница!

«Природа умирает, как будто спокойно, задумчиво улыбаясь… Она наслаждалась веселыми днями, терпеливо переносила бури и ненастье и ни одной минуты не потеряла даром. Если б она обладала сознанием, то человек должен был бы позавидовать ее предсмертному настроению…

Что лучше: разумная смерть или глупая жизнь?»

Но Вольдемара все-таки не было…

Он в этот день, то есть 15 октября, был «положительно убежден, что слово «женщина» происходит от «gкner». Они деспоты до мозга костей».

Увы! то был кукиш в кармане: Зизи не обращала ни малейшего внимания на его «убеждения». Очень ей важно! Она приехала вовсе не для теорий, а, напротив того, для поступков, и только для поступков. Он должен быть неотлучно при ней — вот и всё. А на всё остальное она уже давно махнула атласной рукой — в таком язвительном стиле: «Не знаю, может быть, современные идеи требуют, чтобы любовь и преданность порядочной женщины менять на приятные разговоры в беседке с первою встречною!.. Как это называется? кажется — социализмом или ассоциациями?… Что ж… продолжайте, продолжайте!.. Вы на хорошей дороге!.. Отрицайте священные узы, потрясайте основы!.. Мне это решительно всё равно!.. Но вспомните по крайней мере о моих деньгах. Надеюсь, вы не откажетесь зайти ко мне для маленьких объяснений по этому поводу…»