Эпизоды одной давней войны

Ей подают умыться, ее расчесывают, растирают маслами, благовониями, набрасывают тунику на плечи. Через ряд комнат несет свое утреннее благоухание, мелькают из-под туники белые сандалии, обнимающие ремешками щиколотки. Почти натыкается на оборванцев, невольно пятится, не может сказать им слова. Стража, отослана, она не велела никому себя сопровождать, они одни, никого нет, дворец пуст на десятки метров вокруг них. Тихо кивает им головой. Который без порток - снимает с себя мешок, опускается над ним - это и поклон и функциональные действия, развязывает тесьму, но не может развязать, режет ее ножом.

Амалазунта делает еще шаг назад, подносит к горлу руки, глотает, смотрит дальше. Мешок развязан, с хрустом растянуты края. Который без рубахи, берет его за один край, без штанов - за другой, переворачивают; затвердевший мешок колом стоит на полу, открытой частью книзу; встряхивают, бьют об пол, приподнимают - ничего не вылетело. Без порток нагибается и лезет в него рукой, скребет и загребает там, вынимает руку, снова берет за край, вдвоем встряхивают и бьют, пхают ногами. Поднимают - на полу груда черно-красного цвета, понять трудно. Из груды торчит чей-то нос - голова! одна, вторая, третья... Головы сплелись волосами, бородами, слиплись сгустками крови, словно клеем, растаскивают в разные стороны. Выбрали из кучи одну, вторую, третью - три.

Самодеятельность, она не просила. Ужас и раздражение мешают радости и ликованию. Ну и подарочек: с какого деревца?

— Откуда штуковины?

— Терпение. Сейчас увидите. Нельзя ли воды?

Кивает головой: можно воды. Там амфора и блюдо. Один поплелся, принес. Голову посадили в таз и окачивают сверху, ладонями трут ей лицо, убирают со лба волосы, вымывают грязь из глаз.

— Они у нас грязненькие, давно не умывались они у нас. Сейчас мы их умоем, поухаживаем уж.- Моют по очереди штуки, выстраивают в одну линию на полу, шеями вниз. - Ну как, нравится?

Теперь она узнает их, всех троих, фальсификации нет, не из глины-из человеческого мяса, не театральная бутафория - настоящие. Сколько лет напряженной вражды, хриплых криков в доказательство своей правоты, головоломок, усилий, направленных на пробивание природной готской железной твердости, страхов за себя, уже без всякого общего дела, без всяких идей, их носы, их губы - перед ней, у ее ног. Их можно пинать, они будут катиться, пинать по всей этой комнате, по диагонали, она представила, как эти люди уже расставлены и пасуют друг другу. Хорошо, очень хорошо. Интересно, какие теперь там мыслишки. Никаких, окаменело серое мозговое вещество. Оно и у живых было слишком твердым для нормальных людей, а теперь и вовсе, наверное, мрамор с Парфенона. Насмотрелась, натешила свою мстительность.

— Довольно, убирайте. В мешок и в Тибр, ночью вынесете, сбросите на самую середину. А где остальные?

Стоят, потупились: сколько есть, все тут.

Было семеро, ей необходимо знать, где остальные, куда делись остальные. Потупились еще сильнее. Им достается не только вся милость, но и весь гнев, неизвестно, чего больше.

— Остальных нет, госпожа.

Не понимает. Куда могли деться, не понимает,- Совсем нет?

— Так точно, госпожа, совсем.

Что? За три каких-то башки она отдала пятерых лучших своих людей.

За лучших приходится платить лучшими - следует смиренное возражение.

Ерунда. Если б они не связывались с головами (не к чему их было рубить), они не заплатили бы такой ценой.

— А доказательства?

— Самодеятельность, она не требовала никаких доказательств. Сделали и - домой, достаточно одного честного слова.

— Они клятву дали.

— Никакой такой клятвы она не требовала с них,- головы переть.

— Они себе ее дали.

— Ах, себе! А о ней, значит, не подумали, - О ней, прежде всего и всегда только о ней. Хорошо, довольно. Теперь они помоются в бане, им приготовят комнаты, как следует поедят, еду принесут в комнаты, получат деньги, деньги тоже принесут, землю в Этрурии и много рабов. Она глубоко благодарна им. Все, могут идти. Провожает глазами, идет в свой будуар, слушает божественное пение птах, кормит, целует в лобик.

Она выиграла главный, переломный этап борьбы за власть, за единоличное правление. Теперь, пожалуй, никто не сунется, никто не осмелится, смирненькие все будут ходить, дроби с единым знаменателем. Составляет проскрипционный список, в первых рядах самые отъявленные мошенники, ее злопыхатели, список получился не длинным, но в две колоночки на широком листе. Приблизительно в первой - первоочередные, их записывала быстро, не думая, брызгая тушью, небрежно, на аккуратную запись просто не хватало терпения. Над второй колоночкой ломала голову, мусолила острую палочку, вспоминала случайно пойманные косые взгляды еще в те времена, когда ее власть была неограниченной и держалась на авторитете отца и растущего сына, тогда еще не потерянного для нее.