Эпизоды одной давней войны

Но она еще поборется за него, она не отдаст его так просто. Собственно, уверена: не отдаст - а это все так, мимолетные сомнения, приходящие в нелучшее из настроений. А что можно с ним сделать? Заставить лучше относиться к военным упражнениям, держаться в седле, лихо, на скаку свешивая тело то с одной стороны лошади, то с другой, бросая его ей под ноги, и снова распрямляясь, допустим, он научится этому, но как заменить душу, которую она упорно хочет видеть принципиально иной.

Как сделать его уважительным к ней, его матери, и вооруженным оголтелой жестокостью против врагов, как преломить в нем этот губительный ледок инфантильности, который побуждает его на все смотреть спустя рукава, ко всему относиться без элементарного внимания, рассеянно, высокомерно, не вникая в суть вещей, пользоваться вещами, пренебрегать законами вселенной и авторитетами великих, в то же время ничего в них не смыслить, пользоваться людьми и не уважать людей, и, главное, оставаться при всем том невежественным неумейкой, нахватавшимся самых верхов, философом, чья философская основа - высокомерие, вздорность, звук «фу!».

Раздраженно и зло выговаривает она ему за его недостатки. И прежде всего за узость души, души, в которую нельзя попасть, совсем не мужской, женской, крайне субъективной, крайне несправедливой, крайне склонной к самообманыванию, трусливой, не вникающей, но отмахивающейся от всего душонки. С ним она может общаться только тем самым уголком самой себя, который он наследовал, и только в этом крысином уголке, без окон, ему во всей ней место, и поэтому она несправедлива и субъективна к нему сама.

— А какого сына тебе нужно? - не выдерживает Аталарих. Это звучит как «какого черта тебе нужно?» или «какого рожна тебе нужно?».

— Тебя же, тебя, только другого.

— Ерунда! Тебе не меня другого нужно, тебе нужно кого угодно, только не меня. С улицы, из борделя, погонщика мулов хотела ты видеть на этом троне! Я же вижу, я же чувствую, как ты ко мне относишься.

Вот как взвился. Стоило его чуть поправить, попытаться дать ему понять, что он - не лучший вариант человека, вместо того, чтоб согласиться, он пускает пену и психует.

— Если я - не лучший вариант человека, то ты - не лучший вариант матери, черт возьми!

Его мать ведьма, тиранша. Она мучит его своими придирками и опекой. Она хочет ему сказать, что ради такого, как он, не стоило затевать всю эту государственную кашу. Она, дескать, только ради него правит страной и мается, только ради него поддерживает порядок в разваливающемся, осыпающемся государстве, ради того, чтоб он, когда вырастет, мог получить страну более-менее в целости и повести ее к цветению. Она же приносит себя в жертву истории, ради форсирования промежутка шатания и развала – лицемерка.

Там, где она - лидер, она еще человек, там, где - мать, никто. И если он в чем-то виноват, так только за нее, что она такая, какая есть.

Удрученный покидает Аталарих покои. Проходит мимо стражи, но солдат не оказывает ему знаков внимания.

Аталариху в другое время было бы все равно, но теперь нет. Он вызывает караульного офицера и высказывает ему свое недовольство; вздорно, по-мальчишески, даже в глаза не смотрит.

Офицер презирает щенка и слушает, лишь бы отделаться: «Ладно, мол, понял, а ты дуй давай, важная птица». Здесь не Марсово поле, где всех равняет меч, искусство им владеть, а царский дворец, а Аталарих как-никак царь, официальный малолетний царь государства готов.

Отношения матери и сына никуда не годятся. Были бы мать и сын, а то король и королева.

Свою глубоко личную, генетическую неприязнь и несовместимость они переносят на политику.

Пять лет тому назад она выпорола его, заперев у себя в спальне. В этой самой спальне, откуда он только что вышел, никто не видел, присутствовали два человека: наказуемый и наказывающий, порола за плохие познания в области философии. Порка велась розгами, розгами по заднему месту, короля наказывали банальным способом и не менее жестоко, чем любого из малолетних подданных этого самого короля.

Хрясь по ягодицам, вжик по заднему месту, еще раз - вжик! Ах, хорошо!

— Мама-а-а!

Вжик еще разик, вжик, вжик, вжик - еще три разика.

— Будешь Цацерона читать?

— Буду, мама.

— «О дружбе» - вжик, - «О старости» - вжик, - «Об обязанностях».

— Буду, мама, буду.

— Хорошо. Выучишь - расскажешь.

Никто не видел, но все узнали. Потный, красный, растрепанный, выскочил он из дверей, вырвался и выскочил, в слезах, штаны спущены. Так и влетел на какое-то представительство без штанов.

Что? Король наказан, короля били, кто посмел?

— Мама бьет меня, я не выучил Цицерона, и она бьет меня!

— Тьфу, что за черт, какого такого Цицерона, знать не знаю я никаких таких цицеронов - тьфу!

— А был такой философ-доходяга, поговорить сильно любил,- встревает в разговор один из готских воротил.

— Мы их со всеми их цицеронами разбили,- вторит ему другой.