Эпизоды одной давней войны

Ты хочешь быть моей матерью? - пожалуйста. Но только не встревай, не поучай, не воспитывай и не зуди. А то зудишь и зудишь, зудишь и зудишь. Кому приятно? Не нравлюсь - не надо! У меня к тебе не будет претензий, если у тебя ко мне их не будет. Я согласен еще любить тебя как мать, но не как человека - от этого уволь. Управляй своим государством, я же не претендую. Государством, но не мной.

Он рассуждает так весь вечер, выстраивая все новые комбинации слов, а утром с аляповатой прямотой заявляет государственным мужьям о своем намерении «посещать в дальнейшем дворец по своему усмотрению» (лишь изредка, когда захочет, придет, а не принять не могут: вход везде), о полном освобождении от всех ограничений, об усилении личной охраны и так далее.

— Тебя обидели?

— Нет.

Не хватает им рассказывать вчерашний разговор с матерью.

— Нет, меня не обидели, просто я так решил.

Они не спорят. Решения разумны и как нельзя им на руку. Юный государь выходит из-под назойливой опеки своей мамочки, есть чему радоваться, есть от чего потирать руки. Хорошо, конечно, они все будут удовлетворены. Только бы им было желательно знать, почему такая неожиданная спешка и прыть, ведь должен где-то скрываться повод к подобной прыти.

Этот повод лишнее оружие против нее в их руках, но Аталарих больше не сетует:

— Решили? - Решили. - Вот и до свидания.

Он оставляет их в недоумении, сыновней порядочности хватает не выступать против матери на этот раз.

Свобода нужна ему больше власти, и если когда-нибудь он думал о власти, которой до сих пор не имел, так лишь в той связи, чтобы получить для себя свободу.

Если мать даст ему свободу, он оставит ей ее ненаглядную, ненасытную, горячо любимую власть.

И сделка, кажется, состоялась.

Готские же вожди в двойственном положении.

Куда гнет мальчик? Как повернуть его в нужную им сторону, как подчинить его себе, как сделать его нужным орудием?

Он же не идет ни на какие откровения и от разговоров только увертывается. Зная свою неосторожность и неискушенность, имея представление об их прожженности и как важно любое из вылетевших из него, даже случайно, слов, он пытается отделаться молчанием.

Но и молчание сохранить не так-то просто. «До свидания, говоришь, нет, постой». Тут же прижимают его к стене, сватают на царство.

Он смущенно переминается, говорит с откровением про свои зеленые годы, а царство от него не уйдет.

— Уверен! - Не уйдет? - они поражены. - Ну, ну.

Этот этап выигран, пусть подрастет, они подождут, еще можно подождать. Он не с матерью - вот главное. У нее не хватило широты и понимания удержать его подле себя, им мало дела до ее ошибок. В конце концов, они его уломают согласиться принять власть, женщина не должна ими править.

Хватит, натерпелись, наелись досыта. Они сыты по горло этой женщиной, благо - дочь великого отца, и всей ее ученостью. Довольно западиться, позападились - сколько можно, довольно книжников у власти, пора своего, каким был Теодорих, гота по крови и по уму.

Они в таком возбуждении, в таком алчном экстазе, что не могут сдерживаться, едва за мальчиком закрывается дверь, маски вон с лица, гвалт, неразбериха. Все вопят, даже самые солидные пренебрегают своей солидностью и вместо аргументации, деловых соображений вопят вместе со всеми.

«Долой бабу!»,- слышны визгливые крики. Кто боялся, переступил через страх. Легче один раз спокойно сложить голову, чем сто раз «испугиваться» ее сложить. В просторном зале тесно, возбужденные тела занимают в три раза больше места, чем занимали в спокойном состоянии, когда тут был мальчик. Еще немного - и начнется драка, целое побоище.

У Амалазунты среди них достаточно и тайных и явных сторонников.

— Тот, кто много орал сегодня, поплатится завтра,- не без вызова угрожает один из них.

— Мы свободные люди, и все, что мы сказали здесь, мы сказали с единственной целью принести пользу нашему государству.

— Посмотрю, как ты запоешь, когда тебя бросят в яму. Как на тебя на ...

Договорить не дали, за волосы и об стену, за волосы и об стену переносицей, губами, зубами - об стену. Свалили тюком тут же.

— Политическая проститутка! - прозвучала эпитафия.

Драки еще не возникло, но ругань продолжается.

— Если мы, готские старейшины, считаем, что страной не может править женщина, значит, женщина не может править страной.

— Она разваливает нашу племенную систему, она заставляет нас лизать у покоренного нами Рима мошонку!

— Это единственный способ заставить поумнеть такого осла, как ты!

Но робкий крик тонет в гуле всеобщего одобрения. Клич «Долой бабу!» становится общим. В неистовстве, сумятице, толчее Амалазунта теряет здесь своих последних сторонников. Одни мелко трусили, другие махнули на нее рукой, третьи скорчились на каменном полу.