Эпизоды одной давней войны

Семь дней Грипп портил зрение, всматриваясь в сторону города, семь дней готы ждали наступления в своем кладбище из палаток за рвом и частоколом - никто не появился. Втрое-вчетверо превосходившая их армия мирно посапывала, отдыхала после похода под прикрытием отряда Сифиллы. Константиан не мог приобретать даже при самой ничтожной степени риска. Константиан мог приобретать без риска совсем. За время похода у него не погиб ни один солдат, не считая умерших от болезней. За всю кампанию тоже. Ему не надо славы великих боев, вони костров, он и без них выполнит свой долг. Возможно, этот пацифист и предпочел бы бесславно вырезать связанных по рукам и ногам, сложенных в штабеля вражеских солдат, чиркая их ножом по горлу, но солдаты были живы, здоровы и хотя и малочисленны, но полны жизненных сил и жизни бы просто так не отдали. А как решит бог войны, не определит точно ни один прорицатель - не лучше ли вовсе не задавать вопросов. Надежные стены защищают от неожиданностей, а самая опасная неожиданность - соблазн искрометных, кажущихся гениальными решений - так он теперь на такой прочной привязи, что уже никуда с нее не сорвется. На войне сегодня ты гений, завтра бежишь без оглядки, бросив щит, впереди собственных солдат; не лучше ли уверенная в себе нерыкающая посредственность. Какое мужество, какой талант - талант посредственности. Талант не нападать, когда нужно нападать, талант не побеждать, когда можно победить легко, талант не любить, когда можно и нужно любить, талант не искушать, когда искусить так хочется, а?!

Готам искать пищу все труднее и труднее. Собирались не голодать и погибнуть - живут и голодают. Сражения со жратвой, которой нет, превратилось в подлинное сражение войны. Голод гонит вон из лагеря, дисциплины никакой, еще немного, и они нестройными толпами начнут ломиться к византийцам, но это уже утрирование, конечно. Полководец Грипп, все сделавший для того, чтобы удержать Далмацию, все сделавший для своей совести и чести, не находит ничего другого, как бросить лагерь и двинуться в Равенну. Можно их тут всех положить - они лягут, и себя в том числе, но во имя чего? Нанести вред перестраховщику Константиану, кольнуть его в мягкий живот, проткнуть ему кожу и застрять в толстом слое подкожного жира - навряд ли стоит. Тогда сниматься и немедленно уходить. Снимаются и уходят.

Их пыльный след еще виднеется вдали, черными букашками уползают к голубому небу солдаты арьергарда, а византийцы-шакалы уже кружат над брошенным лагерем, над углями костров, рваными шкурами от палаток, трупами лошадей, грудами поломанного оружия и испорченных, негодных доспехов. Лагерь, как он есть, их безболезненный трофей. Присматриваются, принюхиваются, попинывают ногами пустые шлемы без голов, древки без знамен, шляются по геометрической разбивке бывших улиц, представляют себе жизнь здесь, несколько даже философски сравнивают со своей. Долго в воздухе стоит дребезжание тронутой жести, громче воплей и лязга ранит непривычные к такой тишине уши. Пустой, поломанной скорлупой выглядит лагерь. Ящерица вылупилась из нее, вылупилась и уползла, не оставив даже своего хвоста, одна скорлупа. Вещички, рванье имеют свою притягательную силу - вещичек живого, не познанного врага, помогают приблизить его к своим глазам, залезть как бы к нему в нутро, там пощупать. Подраться не получилось, так дайте теперь хоть спокойно поворошить в г...не, символически погадать на нем. Константиан - странный полководец, так и не пославший на смерть ни одного человека, воцаряется наместником над всей Далмацией и Либурнией, укрепляет городские стены, крепости и лагеря, ждет от императора подтверждения своих полномочий.

Нелегкий жребий солдата: один на постое в кости играет, второй, его товарищ, тащится дальше. Один ошивается и обжирается на гарнизонной службе, другой прет на себе тяжелый щит, копье, меч и провиант на три дня. Оставив гарнизоны в Сиракузах и Панорме, Велизарий с остальным войском переправился из Мессены в Региум. На юге Италии его хорошо принимали. Жители чуть не добровольно приводили лишний скот, привозили в бурдюках вино: на, Велизарий, пользуйся, поправляйся, кормись, только освободи нас от готской заразы. Их позиция компромиссна: с одной стороны, все равно отнимут, а начнут отнимать - отнимут все, и лучше притащить самому и показать свою лояльность, даже если такой лояльности нет, с другой - новая власть всегда лучше старой, с ней появляются какие-то надежды, и у пахаря, с утра до вечера возделывающего свой надел, нет-нет да и мелькнет в перетруженном черепе праздная мысль о том, что кто-то изменит его участь на лучшую, правда, каким образом, он понятия не имеет.