Эпох скрещенье… Русская проза второй половины ХХ — начала ХХI в.

«В общем там дело такое, — увлекается Павлик, начинает говорить торопливо и малоразборчиво. — Живут брат и сестра. Жан и Валери. Из средней семьи, родители у них такие… средние служащие. От зарплаты до зарплаты, короче. Жан, ну, хулиган, в общем, потрошит с дружками тачки, Валери, наоборот, начинающая поэтесса, красавица. Записывается в школу эстетики. Но тут отец заболел, ушел с работы, денег нет, Валери приходится стать манекенщицей. Ну и тут она, так сказать, сталкивается с изнанкой красивой жизни. Всякие мерзотные крендели, рестораны, гудеж, извращения. А ей это не нравится, она мечтает о прекрасном, о стихах, о Париже. Действие происходит в каком — то маленьком городишке, ну типа нашего Мухосранска…» (с. 139).

Привлекает внимание то обстоятельство, что Паша едва ли не в точности воспроизводит атмосферу их собственной жизни: «средние служащие», «средняя семья», жизнь «от зарплаты до зарплаты». Он сам атмосферу французского городка сопоставляет с Минусинском (= Мухосранском). Детали романного мира французских героев оказываются подобны чертам того мира, в котором живут персонажи Сенчина в городе — Минусе. В ряду фабульных событий — обстановка в семье «всё хуже и хуже», драки, увольнения, любовники и любовницы, проблемы, уход из семьи, самоубийство одного из героев и другие «заморочки». И в итоге, по словам Пашки, у одного из персонажей зарождается идея, что он — «один из тех избранных, кто выше остальных. Ну, типа, как Раскольников…» (с. 92–93).

Апелляция к роману Достоевского не мешает тому, что Павлик настойчиво подчеркивает, что «это все документальные факты, почти документальная книга». По его словам, философия героев Лорана и Валери проста для понимания: «что, мол, Франция гнилая страна, люди — жадные скоты, да и весь мир — говно». Восприятие Павликом французской книги (и ее художественной реальности) очень явно напоминает то, что происходит в его собственной жизни, в жизни его соседей по общаге.

Искренний и восторженный интерес Павлика к иностранному роману позволяет судить о том, что герой всерьез заинтересован идеей текста. И суть идеи, которая его так увлекала — «… надо валить насосов и забирать у них башли», что в «переводе» со сленга означает: убивать толстосумов и отбирать у них деньги. Действительно, идея почти раскольниковская. И герои — французы так и поступают, они успешно осуществляют эту «оригинальную идею».

Введение в текст Сенчина столь подробной информации о современном «французском романе», несомненно, не случайно, в этом заключена особая художественная задача. Отсутствующий автор «автобиографического повествования», словно бы растворенный в образах героев (традиционный прием «смерти автора», почти по Р. Барту), как будто бы не обнаруживает и не обнажает в тексте Сенчина собственной точки зрения. Но введенный в текст повести романный «чужой» эпизод явно наводит на экспликацию собственной авторской позиции в повести, через ее видимое сходство с позицией француза: Сенчин — автор тоже «полностью за ребят». В текст Сенчина незаметно, посредством «французского» «претекста», привносится точка зрения «невидимого» создателя повести. Его «середнячки» почти в точности соответствуют пересказу Павлика и, как следствие, заслуживают сочувствия и понимания автора — Сенчина. Ибо, по словам Павлика, «само государство создано так, что толкает людей на преступления». И хотя эти слова произносит несколько наивный и подвыпивший герой Пашка, но почувствовать за ними солидарность автора не трудно.

Однако только экспликацией авторской позиции роль этого — важного в цепи событий повести — эпизода не исчерпывается.

«Претекст» актуализирует в «посттексте» сходные сюжетные перипетии: герои Сенчина вскоре и сами додумаются до того, как достичь справедливости в несправедливом мире. Причем на русском материале «французский образец» словно бы дублируется и удваивается.

«Роман в романе», да еще и роман «документальный» (как утверждает Павлик), бросает отсвет на повествование Сенчина. Понятно, что сам Сенчин (прототип автобиографического героя) едва ли принимал участие в подобных прожектах, но важна позиция его центрального героя — он готов к преступлению и находит ему оправдание (только где — то глубоко в подсознании мелькнет мысль о неверии: «Мне же мало верится, что мы действительно решимся на дело…»). Художественное пространство города — Минуса активизирует в персонажах «минусы» их души и совести, особенно под воздействием еще одного «минуса», т. н. «минусы», спиртовой продукции местного производства.

Потому применительно к французскому роману, столь подробно изложенному Павликом, прозвучит вердикт: «Правильная, очень правильная книга!» И эта риторика отзовется как саркастический парафраз известных слов Ленина о книге М. Горького «Мать». А распространенным «крылатым выражением» для героев этого минус — мира станет не «Что такое хорошо и что такое плохо» по Маяковскому, а «Украл, выпил, в тюрьму — романтика!» по знаменитому фильму «Джентльмены удачи» (1971, реж. А. Серый).