Эпох скрещенье… Русская проза второй половины ХХ — начала ХХI в.

Представление наших далеких предков о смерти возникло значительно раньше начала официальной христианизации, на архаических стадиях развития культуры. Известный современный философ и культуролог С. Налимов связывал первые попытки осмысления смерти с направленностью индивидуального и общественного сознания на постижение алгоритма существования человека. Тайна жизни открывалась жаждущим ее постижения в непрерывном общении с вечно возрождающейся природой, обновляющейся в кажущейся смерти, убеждавшей в том, что жизнь является лучшим достижением беспрерывно развивающейся и безгранично прекрасной вселенной и уже потому не могла и не может быть бесконечной. Основы танатологической архаики не исчезли бесследно в эпоху христианства, не растворились в новом миропонимании, более того, периодически так или иначе актуализировались, как, например, в эпоху Просвещения. Чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к определению смерти в трактате А. Радищева «О человеке, его смертности и бессмертии»: «Вопросим паки, что есть смерть? — Смерть есть не что иное, как естественная перемена человеческого состояния. Перемене таковой не токмо причастны люди, но все животные, растения и другие вещества. Смерть на земле объемлет всю жизненную и нежизненную естественность»[126].

Но массовое отношение русичей к смерти на протяжении почти целого тысячелетия диктовалось все же не рационализмом, а православной эсхатологией, имеющей прямую соотнесенность с базовыми идеями христианской этики. Наиболее убедительные тому свидетельства открываются в истории русской литературы, подход которой к теме смерти формировался исподволь, очень медленно, под комплексным влиянием обеих религиозно — философских тенденций, не исключающем бесспорное доминирование одной, получившей поддержку официальной церкви. Современные исследователи древнерусской литературы утверждают, что впервые мотив смерти возник в повествованиях о княжеской гибели, вошедших в Ипатьев-скую летопись. Он был представлен в разных жанрах: в погодных записях, в некрологах и сказаниях, в рассказах и повестях — и отличался жесткой приверженностью к литературному этикету. Вследствие чего во всех этих сочинениях смерть интерпретировалась, можно сказать, достаточно однообразно, с общеэсхатологических позиций: «кончина благочестивого правителя — христианина трактовалась как благо, как обретение вечной жизни; кончина нечестивого правителя мыслилась… как наказание для князя, преступившего христианские заветы»[127].

И далее довольно долго религиозные представления очень эффективно способствовали снижению трагического накала индивидуального переживания темы смерти, которая становится предметом напряженной художественной рефлексии, в конечном итоге к середине девятнадцатого века значительно ослабившей онтологическую составляющую темы. Многоуровневый эсхатологизм художественного мышления «золотого века» — ныне идея общепринятая.

ХХ век эсхатологию классической эпохи, сложнейшую классическую художественную эсхатологическую топику трансформировал, модернизировал даже в малозначительных деталях. И в конце концов с каждым десятилетием все более активизировавшаяся модернизация обрела разрушительный характер, для некоторых литературных течений и направлений эсхатологическое превратилось в экзистенциальное. На сегодняшний день в отношении литературы и культуры к теме смерти принято выделять несколько почти автономных аспектов. Первый из них — логический аспект, базирующийся на восприятии материалистической точки зрения, усвоение которой предполагает отсутствие рефлексии, отношение к смерти как к явлению абсолютно естественному, а потому и неизбежному (вспомните Радищева). Во втором — социальном — аспекте называют определяющим отношение к смерти людей, вошедших в каждый данный момент своего земного бытия по тем или иным жизненным обстоятельствам в некую социальную группу (например, рядовым солдатам во время военных кампаний именно в силу социальных причин не представляется возможности вдуматься в смерть как явление, осознать чужую смерть как трагическое событие). Проявление психологического аспекта находят в стремлении табуировать страх перед смертью, часто провоцирующем спокойное до неприемлемо циничного, кощунственного отношения к ней («И пить будем, / И гулять будем, / А смерть подойдет — / Помирать будем!» — одна из самых популярных припевок эпохи «развитого социализма»). Наконец, последний, религиозный аспект проявляется в поддержке уверенности человека в возможном инобытии после физической смерти на основании пантеистических взглядов и убеждений.