Эпоха героев и перегретого пара

- У нас православие; наш народ велик и прекрасен потому, что он верует, и потому, что у него есть православие. Мы, русские, сильны и сильнее всех потому, что у нас есть необъятная масса народа, православно верующего. Единый народ 'богоносец' - это русский народ. Я верую в Россию, я верую в её православие... Я верую в тело Христово... Я верую, что новое пришествие совершится в России... Я верую... - Пестель захлебнулся криком, отдышался и продолжил, развернувшись в ином направлении. - Если пищи будет мало, и никакой наукой не достанешь ни пищи, ни топлива, а человечество увеличится, тогда надо остановить размножение. Наука говорит: так природа устроила, стало быть, нужно сжигать младенцев. Вот нравственность науки. Теперь посмотрите: если вы верите, что Бог непосредственно имеет с человеком сношение, - то тогда, предавшись христианству, вы никогда не примиритесь с чувством сжигания младенцев. Вот вам совсем другая нравственность.

- Поясните, Государь, - Строганов обмакнул перо в чернильницу, - стало быть, в текущем, тысяча осемьсот двадцать седьмом году мы сжиганье младенцев из планов вычёркиваем?

- Да! - Пестель успокоился, выговорившись, и втянул носом воздух, будто жирный смрад мог донестись сюда из Георгиевского. - Надо думать, убрали и проветрили уже. Ауфидерзейн, камарад.

После фюрера Строганов тоже проветрил немного, затем зазвал врача с отроком, остальных велел гнать прочь. Военный врач Михаил Андреевич приготовил surprise - он не на Благочиние сетовал, а на супругу.

- Поверите ли, любезный Александр Павлович, сил моих нет. Пестует она сына словно барышню кисейную. Растёт форменный идиот, точь-в-точь как её дядюшка князь Мышкин. Я-то в трудах. Бывает подчас - нету времени уделить для мальца, пресечь, оградить, напутствовать. И сёк его розгами, и всяко поучал - сладу никакого. Преступленье и наказанье в одном ребёнке.

- Что ж от меня хотите?

- В Пестельюгенд отдать. А только там с десяти годков берут.

Строганов глянул на синие круги под глазами докторова отпрыска, на дрожание губ и неожиданно сердцем дрогнул. От таких отцов, над детьми глумящихся, до Пестеля, подумавшего о сжигании младенцев и лишь верою сдержанного, один шаг.

- Оставьте. Я найду, как его воспитать.

Добрый врач вышел, отрок вжался в стену.

- Не бойся, не обижу.

- Яволь, - прошептал мальчик. - А только не вас я боюсь, больше дядьку страшного, что сперва заходил. Он про Бога и прочее говорил, словно бесы в него вселились.

Бесы? Правильное слово, решил Александр Павлович и велел подать карету. Они покатили по московским улицам к дому Шишковых, разглядывая толпы нищих, наводнивших столицу.

- Бедные люди, - сказал малыш. - Униженные и оскорблённые.

- Смотри, об услышанном сегодня - никому не слова.

- Да... Только и забыть не смогу. Разве что напишу когда-нибудь обо всём. Про бесов и старуху с процентами. Как взрослым стану. Непременно напишу! Все узнают...

В знакомом особняке, можно сказать - до боли в плече знакомом, Строганов сдал юное дарование Юлии Осиповне на руки, вручив стопку ассигнаций на содержание и загадав обходиться с ним ласково. Впрочем, последнее - лишнее. Панна взъерошила непослушные детские кудри и спросила:

- Как звать-то тебя?

- Федя... Фёдор Михайлович Достоевский, - не без важности ответил приёмыш.

К лету бунт охватил Владимирскую, то бишь Клязьминскую губернию, грозя перекинуться к Москве. Даже столь опытный губернский голова как Пётр Иванович Апраксин, бывший питерский полицмейстер, не справился и подмоги запросил.

Клязьминский поход возглавил сам Леонтий Васильевич Дубельт, растеряв в нём половину двадцатитысячного войска. Сколько полегло обывателей, никто посчитать не смог. То ли тридцать, то ли пятьдесят тыщ - мало ли что клевещут.

Павел Иванович в конец нервным стал, пугая соратников и оглашая залы Георгиевского дворца криками 'аллес штрафен! аусроттен! эршиссен!', сиречь наказать, истребить и расстрелять всех... Соответственно Вышнее Благочиние денно и нощно трудилось, наполняя расплывчатое 'всех' чётко прописанными именами, фамилиями и адресами.

Верховный фюрер Рейха затребовал перечень губерний, где подобный клязьменскому бунт возможен. Бенкендорф положил на стол Строганову лист со списком республиканских земель к западу от Урала.

- Стало быть, восточные губернии держим в узде?

- Найн, герр оберфюрер. Однако далеко туда казаков из центра слать, - практично рассудил ляйтер Вышнего Благочиния.

В данном виде 'папире' попала к Пестелю, раздосадованному тридцать седьмым с Рождества покушением на его обожаемую народом особу. Прикрыв ладошкой ужаленное пулей ухо, он повелел издать приказ Верховного Правления о взятии заложников в склонных к бунту губерниях и волостях. Отныне везде заключить в лагеря видных граждан, коих казнить немедленно по случаю бунта. Лишь Клязьменская округа получила пощаду - ныне там и заложников трудно набрать.