Эпоха и Я. Хроники хулигана

Меня всегда интересовала концепция веры. Я не вижу принципиальной разницы между официальной религией и гадалкой, особенно если первую представляет Иван Охлобыстин, а вторая публикует объявление в газете «Жизнь». Они в одинаковой степени нужны – или не нужны.

Люди, которые говорят, что верят в Бога, смешны: они же Его никогда не видели.

Но люди, которые говорят, что не верят в Бога, тоже смешны: они же Его тоже никогда не видели.

Я знаю одно: людям нужны заблуждения, иначе жить не-воз-мож-но.

Это мрачно звучит, да.

Но я уже давно живу на свете и знаю: люди, которым удается заблуждаться, много, гораздо счастливее людей, которые выбрали реалистичный взгляд на жизнь!

...

Ваше имя стало нарицательным. Некоторые при упоминании фамилии Кушанашвили морщатся. Вас это задевает?

Не буду врать, меня это так обижает! Ведь никто ничего про меня не знает. Я раньше думал, что это показатель моей «мадонности». Вот как Мадонну отвергает вся Америка, но вынуждена мириться с ее популярностью, так и в моем случае. За последние два года я понял: что-то мне не очень хочется быть Мадонной в юбке. Очень сильно печалит, что даже близкие люди плохо знают меня.

Среди моих друзей есть и те, и другие. И те, и другие нуждаются в помощи, ибо семья – ералаш, а знакомые – нытики, сплошной карнавал мелюзги. От службы, от дружбы, от (?) политики безмерно устали мозги» (Саша Черный). Вам это моментальное фото ничего не напоминает? Вам бардак кругом не застит свет? Вы ведь тоже, как я, как мои друзья, хотите стать частью мировой гармонии?

О себе позже, я о моих друзьях и, наверное, о Вас.

Страх, парализующий страх будущего без будущего – вот питательная среда религии и гадания на гуще.

Людей подводят все институты веры. Тогда люди бросаются в крайность.

Но ведь всех – всех! – рано или поздно ждет сильное разочарование.

Я не верю ни в реинкарнацию, ни в загробную жизнь, ни в божественное начало.

Ничего этого нет.

Ничего нет.

А теперь самое главное.

Если это научно доказанный факт – то, что ничего нет, – как жить? Как терпеть повседневность?

Никак. Это невозможно.

Для меня повседневность от космоса неотделима.

Потому что вы не видели Бога, а я видел.

Даже двух.

Их звали и зовут Шалва и Нелли, это мои мама и папа. У них нимбы над головами сияли, я видел!

Мне не надо припадать к мощам иного святого, мне достаточно помнить каждый день, каждый час про моих маму и папу, но ведь я говорю только за себя, за моих Богов, за моих Святых.

Я тоже, как уважаемый Варягов, не понимаю уходов в монастырь. И не принимаю.

Ты, мил человек, участвуй в повседневности, из мелких деталей которой складывается Космос, а улетать в иные миры – это, я тщательно подбираю слова, как минимум малодушно.

Но, повторяю, мне это и в голову не пришло бы и не придет никогда.

Потому, например, что сейчас мне надо ублажить моего самого маленького бога, его Даня зовут, у него тоже нимб над головой, и чтобы ублажить его, мне нужно спеть, станцевать и поцеловать его в монаршую попу.

Как вам моя концепция веры?

Верьте, если верится.

Верьте, пока верится.

Ко всему, что с тобой происходит, относись с простодушием

Моя бабушка была облученная энергией. Над ней не было начальников, она была будто из сказки: низенькая, платочек на голове, негромкий смех (не нервный, как у нонешних молодых бабушек), голубые глаза, афористическая речь.

Моя бабушка по маминой линии носила имя Ламара; с таким достоинством носила и откликалась на него так, будто, когда его произносили, должны были разверзнуться небеса и ударить луч.

Она никогда не повышала на нас голос. Ей, Ламаре, достаточно было приложить палец к губам, и не знаю, как кто, но я испытывал страх, смешанный с неподдельным почтением.

Она была свободной дамой, свободной – и счастливой, а ведь свобода – сказано – это не про счастье, при чем здесь счастье? А вот притом. Целый год она ждала, когда внуки нагрянут, и когда это случалось – светилась. А я, а мне целый год, покуда я тянул лямку в Кутаиси, самая мысль о грядущей вакации в Очамчира (приморский городок около Сухума) будоражила кровь.

Она не знала русского, кроме знаменитого оборота, который мы со смехом воспроизводили и при ней, и вернувшись с каникул: «Пощель щерт!», но по-менгрельски и по-грузински говорила витиевато. Если перевести, она, положительно оценивая что-то, не довольствовалась обычным «хорошо», а говорила – «недурственно». (Теперь я сам так делаю.)