Эпоха и Я. Хроники хулигана

Тут и трезвая самоненависть, и нравственный стержень.

Мое будущее, хоть и ослепительное, но сжимается, это чувствуется, а я беспокоюсь, сказал ли я про наших девочек главные слова?

Я влюбчивый, частая влюбленность – эдем мой и проклятие мое; девочки лишают нас свободы, и я люблю эту несвободу, я с ними, с которыми мне незаслуженно везло, собираю пребольшой пазл – из вздохов, поцелуев, объятий, воплей, стонов, извинений, горячечных слов, и, простите, из жалких слов тоже собираю.

В какой-то момент мой внутренний Бродский вкрапливает: «Ты забыла деревню, затерянную в болотах…», но я себе впасть в хандру не позволю.

Невозможно вынести то, что тебя не любят. Невозможно вынести то, что тебе не отвечают взаимностью. Мы слишком рациональны для наших девушек, нет даже минимального увлечения трансцендентностью, веры в чудеса великой святости, боимся быть умиляющимися, бежим от патоки, боимся пережить озарение.

Его и не переживешь, если всерьез полагать прагматизм немалой частью доблести, а трусость подругой совести.

Ухаживания всегда сопровождаются вопросами: «Надолго ли?» и «Моя ли?». Что определяется только глазами и улыбкой.

У наших барышень тонкое чувство стиля. Потому что они тонкие, чувствительные, стильные, нами, однако, из-за густопсового эгоизма не замечаемые.

Дамы всегда дирижируют, всегда преподнесут стакан холодной воды, всегда сентиментальны, всегда уповают на чудодейственную силу абсурда, сочетают в себе интерес к трансцендентным проблемам с умением дать в глаз, если что не так.

Они – крутящаяся воронка, и ты летишь в нее, в ней тебе и ужасно, и тепло, и легко, и зябко.

Они, кроме того, что учащенное сердцебиение, они дарованы нам для согласия с человеческой долей, без них нам не дышать этим воздухом, в котором растворен свинец.

Они скрашивают нам повседневность, напоминают про небо не в лужах, а над башкой, занятой не космосом, но забитой евродолларом.

Оберегают от кризисов, гуманно спуская нам грехи, учат ладить с белым светом, без ненависти и джиу-джитсу. Врачуют классическими взглядом и улыбкой, даже манерностью, внезапностью; они – наши оазисы чистоты и ясности.

Нашим девушкам тесны рамки нормы, они ненормальные, мы за эту ненормальность их любим, у нас глаза от нее горят. Они спасают нас от кошмара, безнадеги, врут нам, что мы хорошие, изгоняют ужасы из наших снов, расправляются с хаосом, внушают исполинский замах, веселят, когда мусор в душе накопится. А мусор мало способствует взвешенности суждений, не говоря уже о поэтичности.

Поэтому так редко звучат мужские признания.

Настоящие.

Суррогатные – всякую секунду.

Покаяться бы (я это делаю каждый день): наши увлечения не бывают ни слишком длительными, ни особенно глубокими.

Раз в году мы топим их в цветах, в чистой эквилибристике; танцуем для них балет на ребре бокала, но не никогда нет в их часы усталости духа!

Нашим девочкам цветистые монологи нужны, но не в первую очередь. Им нужен любовный пакт, заключенный лучистыми глазами и со смачным поцелуем (или, кому какой, трепетным) в виде печати.

С улыбкой дерзкой да с проглоченной слезой они живут, впитывая шелуху не обеспеченных нами смыслом слов, бедные наши девочки, ожидая, что мы сделаем так, чтобы улыбка стала просто улыбкой, а слез печальных не станет вовсе.

С ПРАЗДНИКОМ!

Питерская леди

Наши дамы, окончательно и бесповоротно брошенные нами на произвол судьбы, способны парить над загаженной нами Землей.

Я нашел эти слова у большого писателя Льва Лосева. «Наших женщин, – написал Лосев, – отличает инстинктивная элегантность». Я не настолько дремуч, чтобы про элегантность не знать и без Лосева. Но большой писатель на то и большой, что умеет найти слово, которое способно вдохнуть в уже известное новый смысл. Вот именно, «инстинктивная элегантность».

Я даже однажды видел Раису Мурашкину, инопланетянкой пересекавшей грязный двор, но слово «инстинктивный» не приходило в голову. Учитывая уровень моей культуры, вы понимаете, что именно в тот момент пришло мне в голову. А теперь серьезно: вот к этой породе, на фоне которой даже разодетая иностранная фифа кажется затрапезной, относится и Аня Н. Вы, верно, запомнили маленькое эссе, привезенное мною из Киева, про парня по фамилии Юдин, который убежден, что нет ничего выше частной жизни. Считайте это эссе продолжением означенного.

Я ездил в Питер рассказать всем, какое чудо моя книга. Но это повод, а к поводу прилагается моя страсть узнавать мир. Так мой товарищ Коля Расторгуев выразился. Узнавать мир через людей – стало быть, узнавать себя. Наши дамы, окончательно и бесповоротно брошенные нами на произвол судьбы, способны парить над загаженной нами Землей. Это называется левитация. И при этом во время этого парения улыбками рассекать тучи и мглу. То есть нами же, неудачниками мужского пола, установленную обычную для эгоистов среду обитания. К этому чуду неприложимы обычные рациональные мерки.