Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

Если бы я жил в России в 1920‐е годы, я был бы сторонником постепенных мер, как Бухарин. Если бы я участвовал в советской индустриализации, я, подобно самым проницательным советским экономистам, советовал бы задавать более гибкие и ограниченные цели. И все же, думая о прошлом, я спрашиваю себя: а была ли альтернатива этому жестокому и, по сути, стихийному рывку вперед – первому пятилетнему плану? Мне хочется верить, что это так, но я не могу. У меня нет ответа.

Глава семнадцатая Конец авангарда – искусство после 1950 года

Идея, что в искусство можно инвестировать, едва ли возникла раньше начала 1950‐х.

Дж. Рейтлингер. Экономика вкуса

(Reitlinger, 1982, vol. 2, p. 14)

Холодильники, кухонные плиты и другие белоснежные предметы бытовой техники стали сегодня цветными. Это, конечно, ново и хорошо сочетается с поп-артом. Как мило – ты достаешь из холодильника апельсиновый сок, а на тебя со стены летит

Волшебник Мандрагора[185]

. Стадс Теркел. Америка: улица разделения (Terkel, 1967, p. 217)

I

Какими бы очевидными и глубокими ни являлись общественные корни искусства, многие исследователи (включая автора этой книги) нередко помещают его за рамки современного ему контекста. Считается, что искусство живет по своим законам, а значит, и оценивать его следует преимущественно с этих позиций. Но сегодня, в эпоху глобальных общественных изменений, этот привычный для нас метод исторического анализа представляется менее пригодным. И дело не только в том, что постепенно стирается или вообще исчезает грань между тем, что можно, а что нельзя считать произведением “искусства”, или артефактом. И не в том, что представители одного влиятельного направления литературной критики fin de siècle посчитали невозможным, неуместным и недемократичным решать, что “лучше” или “хуже” – “Макбет” Шекспира или “Бэтмен”. Просто с некоторых пор искусство (или то, что назвали бы “искусством” исследователи прошлого) развивается в основном под воздействием внешних сил. А в эпоху беспрецедентного научно-технического прогресса этими внешними силами в первую очередь являются новые технологии.

Новые технологии сделали искусство общедоступным. Благодаря радио звук – музыка и слово – вошел в повседневную жизнь развитых и многих развивающихся стран. С изобретением транзистора радио покорило весь мир. Радиоприемник превратился в компактный портативный механизм на батарейках, а радиовещание сделалось независимым от официальной (почти всегда городской) электросети. Граммофон уже устарел. Даже технические усовершенствования не сделали его менее громоздким. У любителей классической музыки завоевали особую популярность модные в 1950‐е годы долгоиграющие пластинки, появившиеся в 1948 году (Guiness, 1984, р. 193). Ведь классические произведения, в отличие от популярных мелодий, редко умещаются на обычной трех– и пятиминутной пластинке в 78 оборотов. Но настоящим прорывом в мире музыки стало изобретение аудиокассет. Аудиокассеты прослушивались на очень популярных в 1970‐е портативных магнитофонах на батарейках, причем размер этих магнитофонов неуклонно уменьшался. Кассеты было легко копировать. К началу 1980‐х годов музыка звучала уже отовсюду. Она могла быть индивидуальным сопровождением любой деятельности человека, если играла в наушниках, подключенных к карманным плеерам (первенство в разработке которых принадлежало японцам), или же разноситься на всю округу из огромных переносных бумбоксов (поскольку уменьшить размер звукоусилителей пока не удавалось). Научно-техническая революция имела не только культурные, но и политические последствия. В 1961 году у французских солдат были портативные радиоприемники. И президент де Голль по радио убедил их не участвовать в военном перевороте. В 1970‐е годы сторонники опального аятоллы Хомейни, будущего лидера Иранской революции, ввозили в Иран, переписывали и раздавали магнитофонные записи его речей.