Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

Тем не менее государство (или иная форма власти, представляющей общественные интересы) было необходимо как никогда – прежде всего из‐за потребности компенсировать последствия социального и экологического неравенства, порождаемого рыночной экономикой. Кроме того, как показал опыт реформирования капитализма в 1940‐е годы, государство было нужно, чтобы обеспечить удовлетворительную работу экономики. Сложно представить, что бы произошло с населением большинства развитых стран без государственных субсидий и перераспределения национального дохода. Ведь экономика этих стран базировалась на постоянно сжимающемся фундаменте работающей части населения, “зажатого” между растущим числом людей, труд которых не востребован высокотехнологичной экономикой, и все увеличивающейся долей неработающих пенсионеров. Нелепо даже предположить, что граждане Европейского союза, чей совокупный доход на душу населения с 1970 по 1990 год вырос на 80 %, в 1990 году обладали бы более низким уровнем дохода и благосостояния, чем тот, который считался само собой разумеющимся в 1970 году (World Tables, 1991, p. 8–9). Но такая ситуация стала возможна прежде всего благодаря поддержке государства. Представим себе – а такой сценарий вполне вероятен, – что в результате тенденций, существующих уже сейчас, через двадцать лет появятся экономические системы, в которых работает только четверть населения, а национальный доход в два раза превышает сегодняшний. Кто, кроме государства, сумеет обеспечить минимум дохода и благосостояния для всех? Кто сможет противостоять сползанию в неравенство, столь явно наметившемуся в “десятилетия кризиса”? Судя по опыту 1970–1980‐х годов, отнюдь не свободный рынок. Если эти десятилетия чему‐то нас научили, так это тому, что крупнейшей глобальной политической проблемой, и особенно в развитых странах, было не умножение национального богатства, а его перераспределение в интересах всего населения. Сказанное справедливо даже для “бедных” стран, добивающихся ускоренного экономического роста. ВНП на душу населения в Бразилии, этом оплоте социального неравенства, в 1939 году почти в 2,5 раза превышал ВНП Шри-Ланки, а в конце 1980‐х – почти в 6 раз. Но в Шри-Ланке, которая до конца 1970‐х субсидировала сельскохозяйственное производство, а также предоставляла своим гражданам бесплатное образование и медицинское обслуживание, новорожденный в среднем имел возможность прожить на несколько лет больше, чем в Бразилии. В 1969 году детская смертность в Бразилии была в 2 раза выше, чем в Шри-Ланке, а в 1989 году – уже в 3 раза выше (World Tables, p. 144–147, 524–527). Процент неграмотных бразильцев в 1989 году вдвое превышал соответствующий показатель Шри-Ланки.

Именно распределение, а не экономический рост, станет крупнейшей политической проблемой нового тысячелетия. Нерыночное выделение ресурсов или, по крайней мере, безжалостное ограничение деятельности рынка совершенно необходимы для предотвращения надвигающегося экономического кризиса. Так или иначе, судьба человечества в третьем тысячелетии будет зависеть от восстановления систем общественного регулирования.

VI

В связи с этим возникают две проблемы. Во-первых, какими будут природа и сфера компетенции новых органов, принимающих решения: наднациональными, национальными, региональными, глобальными? Или же речь будет идти о той или иной комбинации всех этих уровней? И во‐вторых – как будет строиться их взаимодействие с народами, судьбу которых они стремятся решать?