Язык «сцены» и «кулис», вдохновленный наблюдениями за театром, стал метафорой для всеобщей потребности в таком убежище, где мы можем «быть самими собой». За кулисами «осознанные противоречия с насаждаемым впечатлением принимаются как должное», здесь «открыто фабрикуются иллюзии и рассчитываются впечатления». Такими устройствами, как телефон, «завладевают» для «приватного» использования. Разговоры «расслаблены» и «откровенны». Это место, где «жизненно важные секреты» могут лежать на виду. Гофман заметил, что в работе, как и в жизни, «контроль закулисья» позволяет людям «самортизировать давление обступающих их со всех сторон детерминистских жизненных необходимостей». Язык за кулисами – это язык взаимности, близкого знакомства, интимности, юмора. Он предлагает уединение, в котором можно не думать о «сохранении лица» во время сна, дефекации, секса, «насвистывания, жевания, покусывания губ, рыгания и пускания газов». Но, пожалуй, прежде всего это возможность «регрессировать», когда нам не нужно быть «милыми»: «вернейший признак существования закулисной солидарности – это чувство безопасной возможности дать волю потенциально заразительному настроению угрюмой молчаливой раздражительности». В отсутствие возможностей для такой передышки, когда могли бы расти и крепнуть ростки «настоящего» «я», идея Сартра об аде начинает обретать смысл[1198]
.Студенты обсуждают в учебной аудитории свои стратегии самопрезентации в Facebook, в которых ученые видят «эффекты сдерживания»: непрерывная «доработка» своих фотографий, комментариев и профиля с удалениями, добавлениями и изменениями, которые направлены на максимизацию количества «лайков» как сигнала своей ценности на этом экзистенциальном рынке[1199]
. Я спрашиваю, действительно ли эти усилия по самопрезентации в XXI веке так уж отличаются от того, что описывал Гофман, – просто, создавая и разыгрывая наши сценические образы, мы поменяли реальный мир на виртуальный? Тишина, студенты задумываются, затем одна девушка говорит:Разница в том, что Гофман исходил из существования кулис, где можно быть самим собой. Для нас пространство за кулисами съеживается. Почти не осталось места, где я могла бы быть самой собой. Даже когда я иду одна и думаю, что я за кулисами, что-то происходит – появляется объявление на телефоне или кто-то делает снимок, и я обнаруживаю, что я на сцене, и все меняется[1200]
.Что это за «всё», которое меняется? Это приходит внезапное осознание – частью понимание, частью воспоминание – что Большой Другой не знает преград. Оцифровка человеческого опыта легко проходит сквозь некогда надежную границу виртуального и реального миров. Это служит к непосредственной выгоде надзорного капитализма – «Добро пожаловать в McDonald’s!» «Купите эту куртку!» – но любой земной опыт можно не менее легко доставить в улей: пост здесь, фотография там. Повсеместный интернет означает, что аудитория всегда рядом, и этот факт приносит давление улья в наш мир и в наши тела.
Исследователи все чаще обращаются к этому мрачному факту, который группа британских ученых называет «расширенным эффектом подавления»[1201]
. Идея состоит в том, что люди – особенно молодежь, хотя и не только она – сегодня подвергают цензуре и подправляют свое поведение в реальном мире с оглядкой на социальные сети, а также на более широкую потенциальную аудиторию интернета. Исследователи приходят к выводу, что участие в социальных сетях «глубоко переплетается со знанием о том, что информация о наших поступках офлайн может появиться в интернете, и что мысль о том, как бы не вызвать недовольство „воображаемой аудитории“, меняет наше поведение в реальной жизни».Когда я ловлю себя на том, что хочу подбодрить студентов, для которых сеть стала источником боли, но которые страшатся ее утраты, я думаю о значении выражения «некуда деться», каким оно предстает в личных воспоминаниях социального психолога Стэнли Милгрэма по поводу эксперимента, который продемонстрировал, «насколько сильна ситуационная обусловленность человеческих переживаний и поведения»[1202]
.