Эпоха надзорного капитализма. Битва за человеческое будущее на новых рубежах власти

Шорт обнаружила, что в литературе предлагается несколько методов борьбы с «принудительным» государственным регулированием, но наибольшее внимание, особенно после 1996 года – в те самые годы, когда цифровые технологии и интернет вошли в широкий обиход, – уделялось «саморегулированию». Идея была в том, чтобы фирмы устанавливали свои собственные стандарты, следили за своим же соблюдением этих стандартов и даже сами выносили себе оценку, «добровольно сообщая о нарушениях и устраняя их»[258]. Ко времени публичного размещения акций Google в 2004 году, в глазах правительства и делового сообщества саморегулирование полностью утвердилось в качестве единственного действительно эффективного инструмента регулирования без принуждения и противоядия от любых поползновений к коллективизму и централизации власти[259].

Для новых надзорных капиталистов это неолиберальное наследие стало неожиданным подарком. Как заметил другой правовед, Фрэнк Паскуале, оно предлагало модель, которая рассматривает конфиденциальность как конкурентное благо, допуская что «потребители» выбирают только те услуги, которые обеспечивают требуемый им уровень конфиденциальности. Согласно этой точке зрения нормативное вмешательство только подорвало бы конкурентное разнообразие. Кроме того, модель «уведомления и согласия» – «договор по клику» и его «садистские» родственники – считается точным сигналом индивидуального выбора в сфере конфиденциальности[260].

Руководству Google, а потом и его «попутчикам» по надзорному проекту также благоприятствовал неолиберальный дух времени, поскольку они искали убежище для своих изобретений под сенью Первой поправки с ее правом на свободу самовыражения. Это спорная и запутанная область, в которой безнадежно перемешались конституционное право и политическая идеология, и я укажу здесь лишь на несколько элементов, чтобы дать лучшее представление о среде, подпитывавшей формирование новой надзорной формы рынка[261].

Суть здесь в том, что права, содержащиеся в Первой поправке, особенно в последние два десятилетия, как правило, интерпретировались в «консервативно-либертарианском» ключе. Как полагает исследователь конституционного права Стивен Хейман:

В последние десятилетия Первая поправка стала одним из важнейших средств, с помощью которых судьи стремились проводить в жизнь консервативно-либертарианскую повестку[262].

Это привело ко многим драматическим судебным решениям, включая снятие Верховным судом США всех ограничений на роль денег в избирательных кампаниях, отказ от ограничения «языка вражды» и порнографии, а также его решение, что право на свободное объединение важнее законов штатов о гражданских правах, запрещающих дискриминацию.

Как отмечают многие правоведы, идеологическая ориентация современных судебных решений по поводу Первой поправки утверждает существование тесной связи между свободой слова и правом собственности. Логика, которая связывает собственность с абсолютным правом на свободу самовыражения, привела к тому, что действия корпораций получают статус «высказываний», заслуживающих конституционной защиты[263]. Некоторые ученые считают это опасным возвращением к феодальным доктринам, из которых в XVII веке и выросло корпоративное право. Эти средневековые правовые принципы ограничивали власть суверена над «корпорациями аристократии, церкви, гильдий, университетов и городов <…> которые отстаивали право на самоуправление». Одним из результатов этого стало то, что американские суды «быстро замечают возможности для чрезмерного укрепления государства, но гораздо менее охотно видят опасности, связанные с ростом „частной“, не говоря уже о корпоративной, власти»[264].

В этом контексте надзорные капиталисты энергично развивают «киберлибертарианскую» идеологию, которую Фрэнк Паскуале назвал «фундаментализмом свободы слова». Их юристы агрессивно настаивают на принципах Первой поправки в попытке отбиться от любой формы надзора или исходящего извне принуждения, которая ограничивает либо размещенный на их платформах контент, либо «алгоритмическое упорядочение информации», создаваемое их машинными операциями[265]. Как выразился один адвокат, который представлял многих ведущих надзорных капиталистов:

У юристов, работающих в этих компаниях, есть экономические причины поддерживать свободное самовыражение. По сути, все эти компании говорят о бизнесе на языке свободы слова[266].

В этом отношении надзорные капиталисты не одиноки. Адам Уинклер, историк корпоративных прав, напоминает: