Эпоха невинности

— Разве я не говорил тебе? — продолжал Даллас. — Фанни заставила меня поклясться, что по приезде в Париж я сделаю три вещи: куплю ей ноты последних пьес Дебюсси, схожу в Гранд-Гиньоль[99] и повидаюсь с мадам Оленской. Ты же знаешь, она сделала много добра Фанни, когда мистер Бофорт отослал ее из Буэнос-Айреса в монастырский пансион в Париже. У Фанни не было здесь ни друзей, ни знакомых, а мадам Оленская навещала ее и знакомила с городом на каникулах. Кажется, она очень дружила с первой миссис Бофорт. И потом, она ведь еще и наша кузина. В общем, я позвонил ей сегодня, перед выходом, и сказал, что мы с тобой приехали сюда на пару дней и хотим к ней зайти.

Арчер не мог отвести от него взгляда.

— Ты сказал ей, что я здесь?

— Конечно, почему нет? — Брови Далласа забавно подпрыгнули вверх. Не получив ответа, он взял его под руку и заговорщически спросил: — Послушай, папа, а какая она была?

Арчер почувствовал, как под нахальным взглядом сына кровь бросилась ему в лицо.

— Ну, признавайся — ведь вы были с ней большие приятели, разве нет? Она была ужасно хорошенькая?

— Хорошенькая? Не знаю. Она была особенная.

— А, так у тебя тоже так же! Это то, что всегда решает дело, правда? Она появляется, и ты понимаешь, что она ОСОБЕННАЯ, — хотя ты и не знаешь почему. Это как раз то, что я чувствую в Фанни.

Отец высвободил свою руку и отступил назад:

— В Фанни? Надеюсь, что так, мой мальчик. Однако я не понимаю, при чем тут…

— Господи, папа, что ты за ископаемое! Разве она не была когда-то твоей Фанни?

Даллас душой и телом принадлежал к новому поколению. Он был первенцем Ньюланда и Мэй Арчер, но ни одному из них не удалось вложить в него ни капли сдержанности. «Какой смысл сохранять секреты? Это только раззадоривает людей — они еще больше стараются все разнюхать», — обычно отвечал он, когда его призывали умерить свою откровенность. Но сейчас за добродушным подтруниванием явно сквозило сочувствие отцу.

— Моей Фанни?!

— Ну да, женщиной, ради которой ты бы смог бросить все. Только ты не бросил, — произнес его неподражаемый сын.

— Да, я не сделал этого, — отозвался Арчер с некоторой торжественностью.

— Ну да, вы просто дружили, старина… Но мама сказала…

— Твоя мать?

— Да, перед смертью. Это было тогда, когда она попросила остаться меня одного — помнишь? Она сказала, что спокойна, потому что за тобой мы как за каменной стеной — и так будет всегда, потому что когда-то, когда она тебя попросила, ты отказался от того, что тебе было дороже всего на свете.

Арчер выслушал это странное признание в полном молчании. Его невидящий взгляд по-прежнему был прикован к залитой солнцем площади за окном. Наконец он негромко сказал:

— Она никогда меня об этом не просила.

— Ну да. Я забыл. Вы ведь никогда ни о чем не просили друг друга? Просто догадывались, что у каждого из вас творится внутри. Компания глухонемых! Просто бред какой-то! Впрочем, я готов признать, что люди вашего поколения гораздо лучше, чем мы, понимали друг друга — и часто без слов. Нам это уже недоступно — просто не хватает для этого времени. Кстати, па, — спохватился Даллас, — а ты не сердишься на меня, случайно? Давай мириться. Пошли-ка позавтракаем. Мне еще надо успеть до вечера в Версаль.

Арчер не стал сопровождать сына в Версаль. Он предпочел потратить день на блуждания в одиночестве по Парижу. Ему хотелось разом расправиться со всеми своими невысказанными сожалениями и воспоминаниями, которые ему так давно пришлось задавить и похоронить внутри себя.

Вскоре он перестал жалеть о нескромности Далласа. Он чувствовал себя так, словно с сердца его наконец сняли железный обруч — кто-то, оказывается, знал обо всем и жалел его… И было нечто несказанно трогательное в том, что это была его жена. Даллас, при всей его чуткости, не смог бы понять этого. Для мальчика, без сомнения, вся эта история всего лишь пример небольшого крушения надежд и напрасно растраченных сил. Не более того. Но разве это так?

Арчер долго сидел на скамейке на Елисейских Полях и наблюдал за несущимся мимо потоком жизни…

Эллен Оленская ждала его — через несколько улиц отсюда, через несколько часов…

Она не вернулась к мужу и, когда он умер несколько лет назад, ни в чем не изменила свой образ жизни. Теперь ничто не заставляло ее и Арчера держаться друг от друга в отдалении — и этим вечером он должен был увидеть ее.

Он встал и пошел пешком к Лувру через площадь Согласия и сад Тюильри. Однажды она сказала ему, что часто бывает там, и ему захотелось провести оставшееся до их свидания время в том месте, где она, может быть недавно, была. Час за часом он бродил по галереям, залитым полуденным солнцем, и одна картина за другой воскрешали в нем полузабытые впечатления об их великолепии, наполняя его душу ощущением непостижимой красоты. Как не хватало ему этого в его размеренной жизни…