Эпоха невинности

— Я буду говорить вам обо всем, о чем вы захотите. Или не буду говорить ни о чем. Я не раскрою рта, пока вы мне не прикажете. Наша прогулка не может принести никому вреда. Все, что я хочу, — слушать вас, — убеждал он.

Все еще колеблясь, она вытащила часики на эмалированной цепочке.

— Не нужно все просчитывать, — умолял он. — Подарите мне сегодняшний день! Я хочу увезти вас от того человека. Во сколько он придет?

Она снова покраснела:

— В одиннадцать.

— Так вы должны идти немедленно.

— Если я не пойду, вам нечего бояться.

— И вам тоже. Я клянусь, что я только хочу слушать вас, узнать, что вы делали все это время. Сто лет прошло с тех пор, как мы виделись последний раз — и может быть, минует еще столетие, прежде чем мы встретимся снова.

Она все еще колебалась, глядя на него с тревогой:

— Почему вы не подошли ко мне там, на берегу, у бабушки?

— Потому что вы не оборачивались, потому что вы не знали, что я там. Я поклялся, что я не подойду, если вы не обернетесь. — Его признание прозвучало так по-детски, что он засмеялся.

— Но ведь я не обернулась нарочно.

— Нарочно?

— Я знала, что вы приехали; увидев коляску, я узнала пони. Поэтому я и ушла на берег.

— Чтоб уйти от меня как можно дальше?

— Чтобы уйти от вас как можно дальше, — эхом откликнулась она.

Он снова засмеялся с какой-то мальчишеской радостью:

— Вот видите, и все зря. Я также могу признаться вам, что дело, которое привело меня сюда, — это вы. Но послушайте, нам надо спешить, а то мы пропустим наш пароход.

— Наш пароход? — Она недоуменно нахмурилась, но затем рассмеялась. — Но надо сначала зайти в отель — я должна оставить записку.

— Хоть сто записок. Можете написать прямо здесь. — Он вытащил из записной книжки одну из последних новинок — ручку с вечным пером. — У меня даже есть конверт — вы видите, все предрешено! Вот — положите книжку на колени, а я встряхну ручку. Ее создатели — веселые люди, я вам скажу… подождите. — Он постучал рукой, в которой держал ручку, по спинке скамейки. — Это похоже на то, как стряхивают ртуть в термометре… Вот. Пробуйте.

Она засмеялась и, наклонившись над листом бумаги, начала писать. Арчер отошел на несколько шагов и стал разглядывать прохожих невидящими сияющими глазами, а те в свою очередь с удивлением наблюдали эту картину — как модно одетая дама писала что-то у себя на коленях в парке Коммон.

Оленская положила листок в конверт, подписала и положила в свой карман. Затем она поднялась.

Они пошли к Бикон-стрит, и около клуба Арчер заметил карету, обитую внутри плюшем, которая возила его записку в «Паркер-Хаус» и кучер которой умывался водой из пожарного крана, пытаясь прийти в себя от произведенных усилий.

— Я говорил вам, что все предрешено! Вот и кеб для нас. Посмотрите! — Они оба засмеялись, изумленные невероятной удачей — наемный кеб в такой час! В неположенном месте! В городе, где стоянки наемных карет все еще были «иностранным новшеством»!

Взглянув на часы, Арчер увидел, что у них есть время заехать в гостиницу. Кеб загромыхал по жарким улицам и остановился у отеля.

Арчер протянул руку и сказал:

— Давайте я передам письмо, — но Оленская, покачав головой, вышла из кеба и исчезла за стеклянными дверьми. Было только пол-одиннадцатого; но что, если гонец из-за нетерпения или не зная, чем заняться, уже сидит внизу в холле за прохладительным напитком среди тех путешественников, которых мельком видел Арчер, когда Оленская входила в дверь?

Он ждал у кеба, расхаживая взад и вперед, как маятник. Сицилианский юноша с Настасьиными глазами предложил почистить Арчеру ботинки, а старая ирландка — купить у нее персики. Каждую минуту двери отворялись, чтобы выпустить потных мужчин в соломенных шляпах, сдвинутых на затылок, — проходя, каждый мерил его взглядом. Удивительно было, что двери так часто открываются и что все те, кто выходит, так похожи друг на друга, и он подумал, что так же похожи друг на друга все другие потные мужчины, которые в этот час беспрестанно входят и выходят через крутящиеся двери отелей на всей земле.

И затем внезапно в его поле зрения попало совсем иное, одухотворенное, лицо. Он увидел его, когда как раз начинал свой путь от крайней точки маятника — к дверям, в толпе тех, похожих друг на друга, созданий — худых и круглолицых, усталых и бодрых, кротких и настороженных.

Это был молодой человек, бледный, полуживой от жары, или забот, или от того и другого вместе, но тем не менее его лицо было более оживленным и осмысленным. Или это казалось так из-за того, что он был не таким, как остальные? Арчер на мгновение ухватил нить памяти, но она тут же порвалась и уплыла вместе с исчезнувшим лицом — по-видимому принадлежавшему какому-нибудь иностранному коммерсанту, выглядящему вдвойне иностранцем на фоне захолустного облика Бостона. Он исчез в потоке прохожих, и Арчер продолжил изображать маятник.